Чарльз Эндрейн - Сравнительный анализ политических систем

Хотя советское правительство поддерживало коммунистические партийно–государственные правительства в послевоенной Восточной Европе, большинство западноевропейских коммунистических партий выступало за парламентские формы правления. Объединившись во время войны с другими антифашистскими силами, они придерживались демократических процедур улаживания конфликтов. Даже сильные коммунистические политические партии во Франции и Италии предпочли путь реформирования капитализма и борьбы за более широкое представительство левых сил в политике, а не установление государственного социализма в духе ленинизма.

В результате в Западной Европе и Японии с 1950 по 1975 г. происходило ускорение экономического роста, снижение безработицы, обуздание инфляции и повышение равенства в доходах. Таким образом, плюралистические демократии достигли всеобщей легитимности. Демократические правила политической игры воспринимались положительно. Согласительные нормы примирения разногласий и осуществления государственной политики были институционализированы. К 1990 г. Япония и все западноевропейские страны, даже бывшие бюрократические авторитарные режимы Греции, Португалии и Испании, функционировали как вполне стабильные согласительные системы [135].

Одним из самых поразительных политических событий конца XX в. был распад бюрократических авторитарных режимов. В бывшем Советском Союзе и Восточной Европе кончилось правление коммунистических партий. СССР распался на пятнадцать независимых государств. Югославия превратилась в воюющие между собой этнические государства. Чешские и словацкие лидеры договорились о создании двух независимых республик. Германская Демократическая Республика объединилась с Федеративной Республикой Германии. В большинстве латиноамериканских стран политическая власть перешла к законно избранным гражданским политикам. Южная Корея и Тайвань добились большего плюрализма и гражданских свобод.

Внутри слабых согласительных систем шла борьба за политическое господство между бюрократическими авторитарными элитами и лидерами согласительного типа. Демократические лидеры провозглашали свою приверженность идеалам либерализма: гражданским правам и свободам, правовому ограничению правительственного произвола, выборам на конкурентной основе и повышению роли закона. Несмотря на то, что бюрократические авторитарные чиновники сопротивлялись становлению плюралистической демократии, они вместе с гражданскими политиками демократического направления поддерживали рыночную экономику, включая защиту права частной собственности [136].

Возникающие внутри страны и в международном масштабе \ структурные кризисы привели к распаду коалиции, поддерживавшей режим. Единство военных или коммунистических партий распалось, что усилило позиции социальных групп, выступающих за гражданские свободы. К их числу относились студенческие ассоциации, профсоюзы, церкви и организации профессионалов (юристов, журналистов, интеллигенции, поэтов, художников, музыкантов, драматургов, духовенства и учителей). Рост оппозиции за рубежом военному или коммунистическому господству способствовал победе согласительных систем. Становлению согласительных режимов оказывали помощь Соединенные Штаты, Советский Союз, Ватикан и межправительственные организации, такие, как Европейский Союз (ЕС), Организация американских государств (ОАГ), ООН и Международный суд ООН.

Деинституционализация ослабила процедурную легитимность бюрократических авторитарных систем и стимулировала стремление к демократизации. Она возникала, когда бюрократические правила вступали в конфликт с неформальными нормами. С одной стороны, они стимулировали личные успехи, равенство перед законом, установленный, основанный на иерархии порядок. С другой — существующие неформальные нормы позволяли бюрократам принимать решения в соответствии с традициями (этническими или родственными связями), элитарными привилегиями, персональным фаворитизмом и фракционностью. Политический процесс оказывался во власти коррупции и хаоса. Принятие решений в правительстве становилось слишком произвольным и неэффективным. Процедурная легитимность снижалась. Согласительные лидеры получали поддержку от правящих кругов и рядовых граждан, приветствовавших большую открытость политических систем, ограничивающих волюнтаризм и коррумпированность чиновников в законодательном порядке. Идущее сверху приспособленческое поведение соединилось с популистской мобилизацией снизу; так возник поведенческий кризис, преобразовавший бюрократическую авторитарную систему в согласительный режим. Чиновники не могли ни сформулировать, ни проводить политику, которая могла решить внутренние и внешние проблемы. Управляя с помощью репрессивных методов, государственные бюрократы не считались с исходящими от низов правительственной иерархии инициативами. Подчиненные избегали риска; они передавали лишь ту информацию, которая была нужна политикам. Не получая точной и полной информации, необходимой для выработки эффективной политики, руководители не могли контролировать новую ситуацию. Считая, что их безопасности что–то угрожает, бюрократы продолжали избегать риска и не выдвигали инновационных программ. Следствием этого явился застой. Социально–политический кризис углублялся.

С точки зрения рационального выбора переход к согласительной системе произошел, когда бюрократические элиты почувствовали, что цена продолжения военного или коммунистического партийного правления превышает ожидаемые выгоды. Перед ними встал выбор: продолжать подавлять оппозицию или проявить большую терпимость. Подавление длилось до тех пор, пока выгоды, получаемые от репрессивных методов, превышали потери, наносимые ими. Толерантность же появилась, когда выгоды от стратегии приспособления перевесили сопряженные с ней ощутимые затраты. Представление о выгодах и потерях формировалось под влиянием культурных ценностей и структурных взаимосвязей.

Чиновники действующего правительства выбирают репрессивные методы, когда цена терпимости представляется слишком высокой. Тогда в политическом процессе главную роль начинают играть «ястребы». Их цель — удержать власть или сохранить такие ценности, как, например, христианская культура в Южной Америке или марксизм–ленинизм в Восточной Европе. В структурном плане эти сторонники жесткой линии готовы к консенсусу, основанному на тесной организационной координации, идеологической солидарности и контроле за репрессивными силами. Возглавляли оппозицию радикалы; они стремились к непосредственной трансформации правительства и общества в целом. Несмотря на идеологическую риторику, этим диссидентским лидерам для достижения целей не хватало как раз организационного единства, идеологической солидарности и контроля за репрессивными силами.