Валентин Пруссаков - Так говорил Саддам

Конфликт с Кувейтом обозначился уже на общеарабском совещании в верхах, состоявшемся в Багдаде в мае 1990 года. Выступая на нем, С. Хусейн обвинил арабские страны Залива в том, что они не используют нефть как оружие — наоборот, продавая ее по неоправданно низкой цене, они наносят прямой ущерб Ираку: снижение на один доллар за баррель приносит Ираку миллиардный убыток в годовом исчислении. Хотя Кувейт предоставил за годы войны с Ираном значительную по — мощь Ираку (на 1990 год задолженность Багдада составила 14 миллиардов долларов), Саддам считал, что эта страна обворовывает своего соседа как за счет ценовой политики, так и за счет нефти, добытой на иракских нефтяных полях в приграничном регионе. К тому же бывший уезд Бассорского вилайета упорно отказывался передать бывшей матери-родине острова Бубиян и Васит, обладание которыми позволило бы Ираку обезопасить свой единственный порт на побережье Залива Умм-Каср. Сильнейшая страна региона, обладающая самым большим военным флотом, имела только 15 километров побережья! Последствия коварных игр британских «землеустроителей» необходимо было ликвидировать для блага всего региона.

Особый вопрос: подоплека иракского блицкрига. Сколько ни рассуждай о внешнеполитических планах Саддама, не обойтись без оценки состояния иракского общества после восьмилетней войны, стоившей четверти миллиона жизней (это приблизительные подсчеты, истинные цифры неизвестны), приведшей к значительным изменениям в социальной и национальной структуре общества. Одних египтян прибыло за эти годы около 3 миллионов — они заменили иракцев, мобилизованных в армию. За восемь лет через нее было пропущено несколько миллионов иракцев. Если учесть безвозвратные потери, огромное число инвалидов и тех, кто оставался под ружьем к моменту начала кувейтской кампании, то война стала главным делом целого поколения нации. Эти люди видели, сколько Саддам сделал для укрепления могущества страны. Они верили, что вышли победителями в войне с Ираном. Хотя называть успехом возвращение к исходным позициям после восьми лет бойни не всякий решится, я могу понять восприятие итогов этой войны в Ираке как победы. Ибо страна устояла в противоборстве с противником, гораздо более многочисленным, с большим потенциалом и с громадными амбициями, опирающимися на многотысячелетние культурные традиции. Ирак же, ведущий отсчет своего существования со времен передела мира в 1918–1920 гг., практически впервые вышел на сцену мировой истории как крупная сила, с собственным видением настоящего и будущего. В случае поражения в этой войне он вполне мог перестать существовать как государство — если бы режим БААС рухнул, сепаратистские силы в Курдистане и на шиитском юге вполне могли добиться расчленения Ирака.

Итак, миллионная армия, верящая в своего вождя, стабильный тыл (миллионы иностранных рабочих — неграждан Ирака ни в коей мере не могли быть источником недовольства, ибо зарабатывали здесь гораздо больше, чем у себя на родине), прочные внешнеполитические позиции как в регионе, так и в мире. Велик был соблазн попытаться решить старый спор о Кувейте. Призом в случае успеха было бы не только существенное улучшение геополитического положения Ирака, но и удвоение нефтяного потенциала страны. Что существенно приблизило бы Саддама к осуществлению высказанного им стремления к обладанию половиной мировых запасов черного золота.

В том случае, если бы мир примирился с аннексией Кувейта, Ирак стал бы бесспорным гегемоном арабского мира. Тогда к идее строительства общеарабского государства можно было бы вернуться вновь и Саддам в такой ситуации занял бы более прочную позицию, чем Насер в 1950-х годах. Военная мощь, помноженная на экономический потенциал, наконец дала бы Ираку возможность сделаться региональной сверхдержавой, без учета позиций которой не могли бы обойтись и в мировых делах. Египетскому президенту не удалось сделать свою страну локомотивом межарабской интеграции в силу ограниченности экономических возможностей страны, хотя по всем остальным позициям — геополитическое положение, населенность, социальное развитие, культурный уровень — Египет не имел себе равных. Но после постепенной утраты им идейно-политической гегемонии и превращения в крупнейшего получателя иностранной помощи место лидера стало вакантным. По всем статьям на эту роль мог претендовать только Ирак, выделяющийся среди всех арабских стран своим потенциалом.

То, чего хотел Саддам Хусейн, было диаметрально противоположно «плану Льюиса». Вместо фрагментации и создания цепи конфликтующих между собой государств начали проступать очертания новой мировой державы. Кого устроило бы реальное ее возникновение? Вот почему в поразительном единстве слились как Буш с Горбачевым, так и арабские лидеры всех оттенков.

Возгласы о попранном суверенитете и морали немногого стоят. Когда в 1971 году шахская армия заняла арабские острова, когда в 1974 году турки оккупировали Северный Кипр, когда в конце 1970-х Ливия вторглась в Чад, когда Сирия оккупировала большую часть Ливана, никто на Западе не рвал на себе рубаху. А уж Израилю и вовсе сходит с рук аннексия арабских земель: никто и не думал заикаться о санкциях. Да и самому Саддаму, по сути дела, было позволено вторгнуться на иранскую территорию, и никто при этом не оглашал мир криками о тоталитарном диктаторе. Ибо во всех предыдущих примерах речь не шла о резком усилении того или иного государства до уровня региональной сверхдержавы.

Ирак, поглотивший Кувейт, стал бы настолько самостоятельным и важным участником любых возможных политических конфигураций на Ближнем Востоке, что были бы сломаны десятилетиями отработанные сценарии взаимоотношений больших и малых держав в регионе. Возможная утрата стабильности, вдруг ставшая реальностью, сплотила всех и вся — королей и президентов, генеральных секретарей и шейхов…

1996–1997 гг.

Один из самых фешенебельных районов Багдада — Аль-Джа-Дерия — застроен двух- и трехэтажными виллами. Осененные пальмами особняки кажутся необитаемыми. Да и улицы словно вымерли — изредка прошуршат шины лимузина, и опять воцаряется благородная тишина. Хорошо, наверное, думается в этой умиротворяющей атмосфере, все располагает к писанию мемуаров. А то, что известно обитателям многих здешних домов, без всякого сомнения могло бы стать материалом для сенсационных воспоминаний. Вся мировая пресса была бы к услугам таких мемуаристов. Но если кто-то и пишет об увиденном и пережитом, то знает об этом только он сам. Не пришло еще время для откровенности — пожалуй, даже преданному слуге, тихими стопами входящему с кофейником на подносе, незачем знать, о чем повествуют строки изящной арабской вязи, бегущие из-под золотого пера справа налево…