Леонид Млечин - Юрий Андропов. Последняя надежда режима.

-- Генерал Корнилов, встать!

Тот вскочил, руки по швам. Я тоже в недоумении. Пирожков, че­каня каждую фразу, произнес:

— Зарубите себе на носу, генерал, во всей своей деятельно­сти вы должны не дружно работать с партийными органами, а вы обя­заны работать под их руководством, и только...

Надо сказать, за все десять лет, что я работал первым се­кретарем, ни одного шпиона не нашли, как ни старались. Корнилов по этому поводу сильно сокрушался, мол, плохо работаем: «В такой-то области хоть бы один шпион попался, а тут — ни одного»...

Егор Кузьмич Лигачев, который много лет был первым секрета­рем Томского обкома, потом заведующим отделом и секретарем ЦК, вспоминал о взаимодействии с областным управлением госбезопасно­сти:

— Аппарат управления госбезопасности был небольшой, но очень квалифицированный. Были, конечно, и срывы — ЭТО же живые люди. Увлекались бутылкой, женщинами, но редко.

— Начальник областного управления к вам приходил, доклады­вал обстановку? Что он вам рассказывал?

— Докладывал постоянно. Рассказывал о настроениях в коллек­тивах, работающих над секретной, военной тематикой. Настроения лю­дей в смысле быта, работы, порядка на предприятиях — это важная информация, мы из нее извлекали пользу. Бывало, не всегда люди в открытую могли говорить, а сотрудники КГБ, имея агентуру — без нее работать невозможно, знали эти настроения. Это нам помогало, мы могли не доводить дело до конфликтов.

— Вы знали, что делается у вас на секретных заводах и и институтах?

— Знал. Я, как первый секретарь, имел доступ повсюду, во все самые секретные институты, куда не всех работ-пиков обкома пускали — только первого и второго секретарей.

— Бывало ли, что к вам приходил начальник управления и го­ворил: вот у вас первый секретарь райкома пьет? Или вы и без него все знали?

— Без него знали. У нас был трезвый образ жизни. Наверное, потому, что Лигачев этого не терпел. Почему я был против пьянства? Чистосердечно вам скажу: не потому, что, как обо мне писали, я из религиозной семьи. Чепуху всякую городили. Я знал, что те, кто пьет, они обычно за столом, за бутылкой решают кадровые вопросы. Представляете, какие решения они принимают? Тот, кто пьет, обяза­тельно принимает подношения от подчиненных, потому что на пьянки деньги надо иметь...

— А вы твердо знали, что ваш начальник управления о вас в Москву не сообщал?

— Я думаю, нет, потому что меня не вызывали. Я никогда не ощущал, что есть какая-то информация обо мне. Наверное, мне бы сказали. Да и информировать-то не о чем было...

— У вас было ощущение, что за вами присматривают, что ваш телефон прослушивается?

— Не думал я об этом, честно скажу. Но мне говорили, что вас, Егор Кузьмич, прослушивают. Но у меня характер, что ли, та­кой, я не считался с этим. И на квартире, знаю наверняка, тоже прослушивали, потому что, когда власть поменялась, какую-то аппа­ратуру демонтировали. Наверное, прослушивали, система была такая,

— А это как-нибудь влияло на вас?

— Нет, абсолютно.

— Ну а если хотели о чем-то личном поговорить, зная, что телефон прослушивается, то что делали?

— Ничего. Никаких личных разговоров у меня не было. Сплет­нями я не занимался...

А что думали руководители местных органов КГБ об отношениях с партийными органами?

Генерал Валерий Павлович Воротников возглавлял Свердловское областное, затем Красноярское краевое управление КГБ. Он рассказы­вал мне:

— Есть формальные отношения и человеческие. Бывало, что по службе я должен пойти к первому секретарю и доложить ему важную информацию. Но я о нем столько всякого знаю, что докладывать ему не стану. Такое тоже бывало. Объективно нам не рекомендовали соби­рать информацию, касающуюся партийного руководства. Но такая ин­формация все равно к нам попадала, и таить ее мы не имели права. Мы ее сообщали в центр, и она возвращалась бумерангом.

Возникали ситуации, когда первый секретарь райкома приезжа­ет к начальнику областного управления и просит: «Поменяйте мне на­чальника райотдела. У меня не складываются отношения». Бывало и наоборот, когда руководитель местного отдела просил переместить его куда-нибудь, потому что у него не заладилось с партийным на­чальником. Но это скорее исключения. А мелкую информацию мы стара­лись и не вытаскивать на свет божий. Когда кто-то от чрезмерного усердия и выталкивал ее наверх, она там воспринималась соответ­ственно.

Был случай. Поехал один партийный работник за границу, там расслабился, допустил какие-то вольности. В составе группы был «источник». Когда вернулись, он написал об этом. Руководитель, ко­торый компоновал информацию для обкома партии, включил в нее и это сообщение. Дошло до первого секретаря. Проверили. Оказалось, что у того партийного работника язва желудка, он вообще не пьет. Все дамы, которые входили в делегацию, написали в объяснительных за­писках, как он замечательно себя вел.

— А потом, — продолжает генерал Воротников, — я был свиде­телем неприятной сцены, когда руководитель партийной организации высказал начальнику управления КГБ, что он по этому поводу думает.

Если возникала необходимость сообщить о поведении партийно­го работника, то не по такому мелкому поводу. Доносы вызывали та­кую реакцию, что второй раз уже не хотелось этим заниматься.

— Но ведь на местах руководители были уверены, что вы обо всем докладываете в Москву.

— Мы их в этом не разуверяли. На то и кошка, чтобы мышки боялись. Может быть, они себя от этого лучше вели...

А каким образом негативная информация о крупных партийных чиновниках попадала к председателю КГБ и что он должен был сделать в таком случае? Я спрашивал об этом бывшего председателя КГБ Вла­димира Ефимовича Семичастного:

— Если вам начальник областного управления сообщал, что первый секретарь пьет или завел себе любовницу, ведет себя недо­стойно и так далее, как вы поступали?

— Такие вещи на бумаге не писали и даже моим заместителям не докладывали. Это обсуждалось только во время личной встречи один на один. Начальник управления должен был получить у меня раз­решение прибыть в Москву для разговора по специальному вопросу или, будучи в Москве, попроситься на личный прием, все рассказать и спросить мое мнение.

— И что же?

— Я брал на заметку и говорил: посмотри дополнительно, как это будет развиваться, и доложи мне. Или, если я был уверен в том, что дело очень серьезное, шел в ЦК к Брежневу или к секретарю по кадрам Ивану Васильевичу Капитонову: посмотрите, есть сигналы... Я приехал в одну страну, со мной пять генералов. Наш посол устраива­ет обед, а к концу обеда он под столом. Резидент докладывает, что посол уже и на приемах появляется в таком виде. Это же позорище! Я своим накрутил хвосты: почему молчали. Это же наносит вред взаимо­отношениям с этой страной...