Сергей Волков - Почему РФ - не Россия

католическо-протестантскому, то «евразийского» — «атлантическому». Собственно,

суть национал-большевизма (частным случаем которого является «евразийство») и

состоит в облагораживании большевизма путем подыскивания ему «исторических

корней» в национальной традиции. Естественно, что это должно было найти

отражение и во внешнеполитической сфере.

Разумеется, у представления об «антизападном противостоянии» имелись и

источники, лежащие вне советской традиции: многовековая богословская полемика

православия с «латинством» и славянофильские представления, особенно в их

поздней форме, лучше всего представленные Н.Я. Данилевским. Однако в

формировании именно того типа «антизападного» сознания, которое существует в

настоящее время, эти источники сыграли минимальную роль: суть претензий к Европе

«реакционера» Данилевского советскому человеку была неизвестна, а искренней

опоры на религиозную традицию у апологетов богоборческого режима быть не могло.

Почему и «антиинославное» рвение коммунистических подголосков из советской

церковной среды, далеко превосходящее по накалу, но мало сходное типологически с

позицией прежней русской церкви, выглядит вполне комично. В нем, конечно,

гораздо больше от «антибуржуазного» пафоса большевиков, чем от православной

богословской традиции (во всяком случае, мысль, что из ненависти к европейскому

христианству следует возлюбить «братьев-мусульман» до 1917 популярна не была).

Примитивизм общественного сознания, помноженный на практически полную

неосведомленность в области исторических реалий представляет, естественно, самую

благоприятную почву для навязывания ему подобных взглядов. Представление о том,

что если нечто было на моей памяти (а тем паче при моем участии), то так оно

было и всегда, вполне нормально для неискушенного сознания. Например, коль скоро

большинству довелось повоевать с немцами и посмотреть кинофильм «Александр

Невский», то двух точек, отстоящих друг от друга на 800 лет, но соединенных

прямой линией, оказывается совершенно достаточным, чтобы было невозможно

воспринять мысль, что многие столетия до начала XX в. из всех европейских стран

именно с немецкими государствами Россия имела наиболее близкие и дружественные

отношения.

Разумеется, при самом беглом взгляде на реальную историю тезис об извечной

борьбе России против «Запада» или Европы не выдерживает никакой критики, «в

чистом виде» такое вообще ни разу не встречается, поскольку никогда в своей

истории российское государство не воевало против какой-либо чисто европейской

коалиции, а только в союзе с одними европейскими странами против других, либо с

конкретными «одиночными» странами (для каждой их которых оно к тому же никогда

не было ни единственным, ни даже главным противником). Собственно, единственным

случаем, когда Россия воевала с европейскими странами без европейских же

союзников была Восточная (Крымская) война, которая вовсе не была войной

европейской, это была очередная русско-турецкая война, в которую вмешались

англо-французы. Со времени активного участия России в общеевропейской политике

(по меньшей мере с XVII в.) она никогда не была «парией» в Европе, против

которой объединялись бы все или большинство европейских стран (между тем, как,

например, Франции в этой роли быть доводилось не раз: не только в 1792–1815 гг.,

но и при Людовике XIV, когда 1688–1697 гг. в Аугсбургской коалиции против неё

объединились почти все континентальные державы), или даже три-четыре европейские

страны (как случалось с целым рядом других, начиная с традиционных противников

России Польши и Швеции).

Очевидно, что Россия по многим показателям отличается от других стран, но и все

европейские страны и группы их весьма различны между собой. Страны с романской

традицией отличаются как от германских, так и от славянских, католические не в

большей мере отличаются от православных, чем от протестантских и т.д. Русское,

российское государство со времени своего существования в силу географических

реалий оказалось и всегда было восточным форпостом европейского мира, мира

«белого человека», никакой другой сухопутной границы не имевшего. И тот факт,

что ему в одно время доводилось быть жертвой чуждого ему мира азиатского, а в

другое — напротив, включать в свои пределы огромные азиатские территории, вовсе

не означает, что русский народ сам по себе есть народ «недостаточно

европейский», полуазиатский или «евразийский».

Отличие России от «Европы» вовсе не так велико, как это пытаются иногда

представить, находясь под впечатлением мемуаров средневековых европейцев. Для

них и Польша, скажем, была полуварварской восточной страной, тогда как в русском

восприятии католическая Польша являлась олицетворением «Запада».

Гипертрофирование бытовых отличий, казавшихся западноевропейцам экзотикой по

причине малого знакомства со страной, находящейся на дальней окраине

христианского мира, подавляло представления о базовой культурной общности, тем

более, что историческое знание о путях развития и судьбах государств античной и

раннесредневековой Европы в то время были уделом единиц. Но современному

человеку странно игнорировать то обстоятельство, что византийская традиция,

послужившая основой средневековой русской культуры, ведет происхождение

непосредственно от античной, лежащей в основе и западноевропейской культуры.

В восприятии современного «отличия» мы опять же сталкиваемся с давлением над

общественным сознанием реалий жизни двух-трех последних поколений современности,

ибо коммунистическая Совдепия, разумеется, резко отличалась от всей остальной

Европы, но это реалии только XX века, равно как тенденции «демократизации»,

«глобализации» и проч. По сравнению же с полутора-двумя тысячами лет

«традиционной» европейской истории прошлое столетие лишь ничтожно малый отрезок

времени, и свойственные ему тенденции нельзя назвать даже завершенным

экспериментом (кстати, современная Европа имеет с традиционной лишь немного

более общего, чем СССР с Россией). «Традиционная» же Испания отличалась от

таковой же Норвегии никак не меньше, чем последняя от России и т.д.

Но что есть «противостояние»? В любом случае отличие или даже устойчивая

неприязнь на основании такого отличия отнюдь не равны вражде или противостоянию.

Последнее же в межгосударственных отношениях подразумевает вполне конкретные

проявления, причем не антипатии к внутреннему устройству, образу правления или