Юрген Хабермас - Расколотый Запад

Однако мы не должны воспринимать новую [для политики США] доктрину как выражение нормативного цинизма. Геостратегическое сохранение сфер влияния и жизненно важных ресурсов, которое должна обеспечить эта политика, можно подвергнуть идеологически-критическому анализу. Но возможные в этом ракурсе объяснения тривиализируют тот немыслимый еще за полтора года до этого разрыв с нормами [международного права], которым США были так верны. Следовательно, мы поступаем правильно, когда не довольствуемся мотивировкой этой политики, а хотим понять на деле сущность новой доктрины. Иначе мы не увидим революционного характера переориентации политической стратегии, учитывающей исторический опыт прошедшего столетия.

Хобсбаум по праву называл XX век «американским». Неоконсерваторы могут считать себя «победителями» и брать за образец для установления под эгидой США нового мирового порядка несомненные успехи — новую организацию Европы, Тихоокеанского региона и региона Юго-Восточной Азии после поражения Германии и Японии [во Второй мировой войне], а также преобразование стран Восточной и Юго-Восточной Европы в результате распада Советского Союза. С точки зрения либерально трактуемой постистории а la Фукуяма эта модель имеет явное преимущество, так как позволяет избежать подробного обсуждения нормативных целей: что может лучше подходить для людей, чем повсеместное утверждение в мире либеральных государств и глобализация свободных рынков? И путь к этой цели ясно очерчен: Германия, Япония и Россия из-за войн и сверхвооружений были поставлены на колени. Ныне военная сила проявляется преимущественно в асимметричных войнах; победитель a priori добивается несомненного успеха относительно малыми жертвами. Войны, которые улучшают мир, не нуждаются ни в каком последующем оправдании. Ценой побочного вреда, которым можно пренебречь, они ликвидируют очевидное зло, которое могло бы и дальше существовать под эгидой бессильной ООН. Сброшенный с пьедестала Саддам — это аргумент, достаточный для оправдания этой установки.

Данная доктрина была разработана задолго до террористического нападения на башни-близнецы. 11 сентября массовая психология пережила шок; сегодня по сути впервые создан климат, в котором эта доктрина может быть востребована, пусть и в другой, не заостренной на «войне против терроризма» версии (этому способствует и практика манипулирования психологией масс). Доктрина Буша оформилась в своем радикализме благодаря тому, что было определено качественно новое явление в хорошо знакомых практиках традиционного ведения войны. В случае с режимом талибов реально существовала причинная связь между скрытым, неосязаемым терроризмом и уязвимостью «государства негодяев». Следуя этому образцу, при помощи классической операции «войны государств» можно избежать опасности, которая исходит от диффузных и действующих во всем мире сетей.

По сравнению с первоначальной версией эта увязка гегемониальной односторонности с необходимостью отразить возможную угрозу ввела в игру аргумент самозащиты. Однако нужны все новые доказательства. Правительство США снова и снова пыталось убедить мировую общественность в существовании контактов между Саддамом Хусейном и Аль-Каидой. Эта кампания по дезинформации в собственной стране была столь успешной, что, согласно последнему опросу, 60% жителей США приветствовали смену режима в Ираке как «возмездие» за теракт 11 сентября. Однако для превентивного использования военных средств доктрина Буша не предлагает никакого действительно приемлемого разъяснения. Дело в том, что негосударственное насилие террористов — «война в мирное время» — не соответствует категориям государственных войн, поэтому с их помощью невозможно обосновать необходимость размыть точно отрегулированное в международном праве понятие необходимой государственной обороны в смысле опережающей военной самозащиты.

В борьбе с организованными в глобальную сеть, децентрализованно и невидимо действующими врагами помогут лишь превентивные действия в другой оперативной области. Помогут не бомбы и ракеты, не самолеты и танки, а международная сеть государственных разведывательных служб и ведомств уголовного розыска, контроль за денежными потоками, отслеживание любых периферийных, «тыловых» связей. Соответствующие «программы безопасности» не затрагивают ни компетенций международного права, ни гарантированных государством гражданских прав. Другие опасности, которые вырастают из провалов политики нераспространения ядерного оружия, в которых она сама виновата, можно преодолеть путем переговоров, не прибегая к помощи войны с целью разоружения. Это демонстрирует сдержанная реакция [мирового сообщества и США] на Северную Корею.

Таким образом, доктрина, направленная своим острием против терроризма, не несет в себе никаких преимуществ в плане легитимации по сравнению с прямым преследованием цели построения гегемониального мирового порядка. Сброшенный с пьедестала Саддам остается аргументом-символом нового либерального порядка целого региона. Война в Ираке — это одно из звеньев в политике создания мирового порядка, которая видит свое оправдание в том, что приходит на смену безрезультатной политике прав человека, проводимой исчерпавшей себя Всемирной организацией. США берут на себя роль опекуна, с которой, по их мнению, не справилась ООН. Какие контраргументы можно привести? Моральные чувства могут ввести в заблуждение; они фиксируют частности, отдельные сцены, отдельные картины, которые трудно оправдать и принять. Но в вопросе оправдания войны в целом нет возможности уйти от ответа и оценки. Решающее расхождение связано с вопросом, можно ли международно-правовой контекст оправдания [войны] заменить унилатеральной, односторонней, политикой создания мирового порядка, которую проводит самого себя уполномочивающий гегемон.

Эмпирические возражения против осуществимости американского видения (Vision) на практике сводятся к тому, что всемирное общество стало слишком сложным, чтобы им можно было руководить из одного центра средствами политики, опирающейся на военную силу. В страхе, который технологически высокооснащенная супердержава испытывает перед террором, по-видимому, концентрируется картезианский страх субъекта, который пытается и самого себя, и весь остальной мир вокруг сделать объектом, чтобы все это поставить под контроль. В условиях горизонтально переплетающихся средств связей рынков, культурных и общественных коммуникаций политика оказывается на заднем плане, если она выступает в первоначальной форме иерархической системы безопасности общества-государства в смысле Гоббса. Государство, которое сводит все возможности выбора к нелепой альтернативе войны или мира, вскоре неизбежно сталкивается с ограниченностью своих организационных возможностей и ресурсов. Оно направляет усилия к достижению взаимопонимания с конкурирующими державами и чужими культурами в ложное русло и увеличивает издержки, связанные с согласованиями, до головокружительных величин.