Сергей Кургинян - Суть Времени 2013 № 13 (30 января 2013)

Но второй и главный процесс, который должен захватить и взять под контроль постмодернистский хозяин, — это наращивание скудости и убожества реальности, убийство реальности как пространства для творчества, для самореализации человека.

О том, как эти два процесса сочетаются — в следующей статье.

Достоевский-то, оказывается, не почвенник! Прихватизаторство пошло распространяться на литературу! Потому что — Достоевский. На Западе он очень котируется. Ну, не так, как нефть… но все же

Мария Мамиконян

Продолжим нашу «вылазку» в стан воюющей на идейном поле постсоветской интеллигенции.

Д. Быков, «Кто убил Федора Павловича?» — публичная лекция по литературе, прочитанная осенью 2012 года. Смотрим в ютубе… Знакомимся с содержанием лекции… Радуемся возможности погрузиться в стихию мыслей о высокой литературе. (Не так-то часто это удается сделать — и времени нет, да и с предложениями не ахти). А поскольку Дмитрий Быков — фигура не только яркая и медийная, но и уже политическая, то одновременно соединяем приятное с полезным. То бишь знакомимся с мировоззренческой позицией лектора. Это ведь куда продуктивнее, чем знакомиться с чисто политическими заявлениями того же автора. И это намного интереснее. Хотя бы потому, что Быков, говорящий о Достоевском, не просто отлично знает материал, а любит его. Когда же человек небесталанный что-то любит, то он и что-то подмечает в исследуемом. А по тому, что именно человек подмечает, можно многое понять о человеке. И о его нравственности, и о его мировоззрении. В той же мере, в какой он выражает позицию определенной группы или класса, можно, узнав что-то о нем, узнать что-то и о позиции группы или класса, с ним связанного. В общем, интересно, что человек подмечает. Но иногда интереснее, что именно он НЕ подмечает, а точнее, в упор не видит в исследуемом. Последнее особо интересно потому, что позволяет выявить некий «фильтр», всегда бессознательно присутствующий в мозгу интеллектуала-исследователя.

Так вот. Сразу задавшись вопросом, вынесенным в название лекции, Д. Быков сразу же и разъясняет аудитории, что все сыновья Федора Павловича: Иван, Дмитрий, Алеша и незаконнорожденный Смердяков — могли и даже должны были того убить, и не зря в любой сценической постановке романа неизбежна банальная мизансцена, в которой на скамье подсудимых все четверо. Потому что, замечает он, внешне детективная коллизия, развернувшаяся в маленьком провинциальном русском городке под вымышленным именем Скотопригоньевск, на самом деле совершенно мистическая: на городок спустилась мистическая сила, и именно она убивает старого развратника Карамазова-отца. А уж чьими руками — так и останется неясным из недописанного романа. Ну, как тут не согласиться?

Очевиднейшим образом насчет присутствия трансцендентного в имманентном все так и есть. Хотя уже следующее утверждение — что скотопригоньевская история есть «пророчество о будущем России» — это очевидная идеологическая натяжка, очень нужная лектору. Эта натяжка политически показательна. Скотопригоньевск может быть пророчеством о будущем России для классического диссидента, ненавидящего Советский Союз. Но Быков, никогда не отрекавшийся от своего раннего антисоветского периода, теперь выступает (по мне, так очень натужно и неискренне) в роли почитателя СССР. Так что же, Быков — почитатель Скотопригоньевска? И потом — к чему такие пассажи, модные двадцать лет назад? Теперь уже надо договаривать до конца. Либо вся Россия — и советская, и досоветская — это Скотопригоньевск, либо… Быков, пусть и не так смачно, как некоторые, но как раз — договаривает до конца. Если свести это самое «до конца» к максимально простой формуле, то получается следующее.

Россия — это вечный Скотопригоньевск, то есть обреченное по каким-то особым причинам место, населенное монстрами (Быков и про роман разбираемый говорит «роман-монстр»). Они же — русские люди. Но это очень волнующее место. Потому что его посещает время от времени, причем достаточно часто, некая высшая сила. Посещает, конечно, с тем, чтобы покарать. А карает по причине особой отвратности этого слишком неустроенного большого места и, прежде всего, населяющих его монстров. Карает монстров страшно. Но зато как можно насладиться появлением карающей длани! Или даже посодействовать ей. Наверное, такой культуртрегерской задачей — «прогрессорской», как сказали бы Стругацкие — можно объяснить цикл публичных лекций Д. Быкова в одном из наименее отвратительных ему «отстойников» внутри зоны, традиционно населенной монстрами, в Центральном доме литераторов. То, что это не слишком отвратительное, но все же довольно презираемое местечко — это мое личное впечатление после просмотра — в основном, от некоей фундаментальной недобросовестности лектора. И навязывать его мне бы не хотелось. Но хотелось бы резко поднять планку и спросить читателя, нет ли всё же в такой позиции Быкова относительно «зоны» и «кары» определенных пересечений с позицией самого Достоевского? Подчеркиваю, ПЕРЕСЕЧЕНИЙ. Ведь две линии могут пересечься под очень разными углами, не правда ли?

Так вот, пересечение есть. Достоевский в Пушкинской речи говорит о том, что Россия — это нищая сирая страна, которую исходил, благославляя, Царь Небесный. Он же — быковская нездешняя сила. Но Достоевский никогда не думал о России как о «неправильной» стране, населенной пакостниками. Даже если таковые проносятся через его произведения иной раз буйными толпами. Она ценна ему и тем, какая она, и тем, что ею высшая сила «интересуется», и тем, что она способна чуять присутствие трансцендентного, отзываться на него, двигаться и при этом не терять, а только больше находить себя. Для Достоевского то, что Россия является нищей и сирой или, как бы сказал г-н философ Ракитов, «некомфортной», — это великое благо. И люди ее населяющие, не монстры. Монстры населяют Запад. Для Достоевского! Для того чтобы в этом убедиться, достаточно прочитать «Зимние заметки о летних впечатлениях». Вот вам и разница между Быковым и Достоевским. Она же разница между старой и новой интеллигенцией.

Начав лекцию с давно обсужденного литературоведами происхождения фамилии Карамазовы (от тюркского «кара» — «черный князь») Быков отчего-то вскользь вводит в оборот постмодерниста Кедрова (как якобы автора якобы остроумной находки «Черномазовы», что, заметим, неверно, поскольку в самом романе так дважды называет Алешу, путая, вдова штабс-капитана Снегирева) и делает далеко идущие выводы. Отчасти верные. Но… лишь отчасти. Зато частичная правда дает возможность «протащить прицепом» и все остальное. Итак, «черномазовское» семейство олицетворяет (в соответствии с намеком) низовую, «черную» стихию, черноземность, неокультуренную бескрайность. Страсти захватывают всех представителей семейства (простите, а есть что-то у Достоевского, где иначе?), каждый характер предельно своеобразен, но объединяет — безудержность. А кто бы стал спорить?