Даниил Краминов - Сумерки в полдень

«Значит, обстановка безнадежна, сэр?»

«Мне не хотелось бы так говорить», — уклончиво произнес премьер-министр.

Уоррингтон, потеснив немного американца, подвинулся поближе к Чемберлену и вкрадчиво спросил: «Скажите, пожалуйста, сэр, сделает ли теперь Европа поворот от мира к войне?» Все насторожились. Премьер-министр помолчал, будто впервые задумываясь над этим, потом произнес: «Это целиком зависит от чехов».

«От чехов?» — удивленно переспросил Чэдуик.

«Да, от чехов», — повторил Чемберлен, повысив голос.

«Но это же чудовищно, мистер премьер-министр, — проговорил Барнетт, втискиваясь между Уоррингтоном и Чэдуиком. — Немцы отказались от своего предложения, когда чехи приняли его, выдвинули новые, еще более бессовестные требования, а вы возлагаете вину за мир или войну в Европе не на них, а на чехов».

«Я не возлагаю на чехов никакой вины».

«Нет возлагаете, — упрямо повторил Барнетт. — И возлагаете намеренно, чтобы чехов обвинили во всех бедах, которые могут обрушиться теперь на Европу».

«Вы пьяны!» — взвизгнул премьер-министр и, круто повернувшись, стал пробиваться через окружавшую его толпу к двери своего салона.

«Нет, мистер премьер-министр, я не пьян! — крикнул ему в спину Барнетт. — Во всяком случае, не больше, чем обычно. А вы убегаете, потому что я сказал правду».

Вильсон и Гендерсон поспешили за Чемберленом. Однако, сделав несколько шагов, посол повернулся к Барнетту.

«Как вам не стыдно!» — упрекнул он.

«Это вам должно быть стыдно! — бросил в ответ Барнетт. — Вы давно были готовы пожертвовать Чехословакией».

«Неправда!» — выкрикнул Гендерсон.

«Правда! — так же повысил голос Барнетт. — Разве не вы пустили по берлинским гостиным каламбур, что вся Чехословакия не стоит жизни одного английского томми?»

«Неправда! Неправда!» — продолжал выкрикивать посол, отступая к двери салона, за которой скрылись премьер-министр и Вильсон.

«Правда! Правда!» — твердил Барнетт, двигаясь за ним, пока Гендерсон не выскользнул за дверь.

Слушая Хэмпсона, Антон с удивлением всматривался в его лицо: темные глаза англичанина следили за затянувшимся «шоу» с осуждением, а на лице появилось выражение суровости. Да и тон Хэмпсона заметно изменился: нотки восхищения, которые слышались раньше в разговоре, уступили место иронии. «Сэр Невиль» — любимое выражение, пересыпавшее прежде его речь, исчезло из лексикона, как и преклонение перед самим «бриллиантным дипломатом».

— А я рад тому, что произошло, — сказал Антон.

— Чему?

— Тому, что сделка не удалась и мы с вами опять на одной стороне.

— Мы, — Хэмпсон подчеркнуто выделил это слово, — мы и были на одной стороне.

— Нет, нет! — возразил Антон. — После Берхтесгадена мы были на разных сторонах. Совсем на разных! А теперь на одной стороне!

Прожекторы погасли, и Чемберлен со своими высокими, худыми и старыми соратниками пошел к выходу. За ними плотной толпой двинулись министры, депутаты и послы. Остроносый и скуластый молодой человек, державшийся почти все время за спиной премьер-министра, повелительным жестом показал на выходную дверь Хэмпсону, и тот, покорно улыбнувшись, протянул Антону руку.

— Мне приказывают идти.

— Кто это?

— Алек Дугдэйл. Мальчишка, а уже личный секретарь премьер-министра, то есть младший министр.

— Что — очень способный? Или?..

— Вот именно «или», — процедил сквозь зубы Хэмпсон. — Даже очень способному человеку потребовалось бы десять-пятнадцать лет усердной службы, чтобы добраться до этого поста, а Алеку Дугдэйлу поднесли его на золотом блюде, потому что он имел счастье родиться в семье лорда. Потомственный аристократ и, как положено аристократу, считает, что «беззаконие сверху безусловно лучше, чем беспорядок снизу», поэтому в восторге от того, что происходит в Германии…

— А почему он распоряжается вами?

— Ему потребовался временный помощник — аристократы ведь не любят черновой работы, — и посол отдал меня ему взаймы.

Хэмпсон снова улыбнулся Дугдэйлу, бросившему на него сердитый взгляд от двери, и ринулся в толпу, хлынувшую вслед за премьер-министром.

Антон, забывший про советника, стал искать его. Он увидел Андрея Петровича на площади перед вокзалом рядом с высоким и худым стариком в черном пальто и черном котелке. Согнув узкую, сутулую спину, старик говорил что-то советнику, смотревшему в его худое, большеротое лицо. Антон остановился в нескольких шагах от них.

— Еще раз… официально… высоко оцениваем позицию вашего правительства, — донеслись до Антона отдельные слова, произнесенные ровным и бесстрастным, хрипловатым старческим голосом. — Лорд де ла Варр и министр Батлер имели встречу с мистером Литвинофф… Это обнадеживает… Я уверен, премьер-министр оценит…

— Я рад, — проговорил Андрей Петрович, не отрывая глаз от худого, морщинистого лица. — И хочу еще раз подтвердить, что Советское правительство готово оказать жертве агрессии всякую, повторяю, всякую помощь всеми доступными ему путями.

— Верю, что это вдохновит… — снова услышал Антон. — Мы рассчитываем… И Франция…

— С французским генеральным штабом установлен контакт, — сказал Андрей Петрович. — Военные вырабатывают должные меры.

— Хорошо, — одобрил старик, — очень хорошо. Это облегчает положение нашего правительства… И решение, которое мы примем…

Полицейская машина, звонко сигналя сиреной и рассылая малиновые молнии своим маленьким крутящимся на крыше прожектором, сделала полукруг перед вокзалом и покатилась вперед, увлекая за собой большие черные лимузины с премьер-министром, министрами, депутатами, послами. Старик, говоривший с Андреем Петровичем, приподнял котелок, обнажив почти лысую яйцеподобную голову, и сел в подъехавший к нему лимузин.

Когда полпредская машина подкатила к Андрею Петровичу, Антон, опередив шофера, открыл ее дверцу, молча приглашая советника садиться.

— Не торопитесь и не беритесь не за свое дело, — проворчал Андрей Петрович, влезая в машину.

Антон поспешил за ним и, виновато втиснувшись в угол, начал наблюдать за советником, лицо которого было озабоченным, но все же не таким хмурым, как час назад. Осмелев, Антон спросил, с кем Андрей Петрович только что разговаривал.

— С Галифаксом. Неужели вы ни разу не видели его портрета?

— Видел, — быстро ответил Антон. — Видел не раз. Но этот некрасивый старик с длинной, худой шеей, маленькими глазками и большим носом совсем не похож на свои портреты. На портретах он моложе и даже привлекательнее.

— Портреты политических деятелей редко похожи на них самих, — с усмешкой пояснил Андрей Петрович. — Избирателям обычно подносят конфетку в красивой обертке, хотя сама конфетка, как правило, мало съедобна. В этом, как говорят тут, суть политического искусства.