Даниил Краминов - Сумерки в полдень

Ободренный ответом советника, Антон похвастал, что он тоже встретил в аэропорту одного знакомого англичанина, который прилетел вместе с премьер-министром, и рассказал то, что услышал от Хэмпсона. Андрей Петрович выслушал рассказ с явным интересом, а в конце его даже повернулся к Антону и заставил повторить вопросы корреспондентов и ответы Чемберлена.

— А ваш знакомый ничего не присочинил?

— Вы думаете, он обманул меня? — спросил советника Антон, вспомнив строгое предупреждение Курнацкого, что надо уметь отличать информацию от дезинформации. — А какая Хэмпсону выгода врать мне?

— Может быть, он просто добавил кое-что от себя, чтобы поярче было, — предположил советник.

— По-моему, на это он не способен.

Андрей Петрович задумался, глядя прямо перед собой, потом снова повернулся к Антону:

— И Чемберлен, прощаясь с Гитлером, действительно сказал, что между ними возникло, наконец, взаимное доверие?

— Да, Андрей Петрович. Хэмпсон дважды повторил эти слова и скривил при этом губы в такой презрительной усмешке, будто хотел показать, что осуждает как это прощание, так и слова, сказанные на прощание.

— Странно, очень странно, — проговорил советник, опять задумываясь. — Странно и непонятно.

— Что странно и непонятно, Андрей Петрович?

Советник хотел что-то сказать, но шофер помешал ему, сердито проворчав:

— Опять туман, черт бы его побрал!..

Действительно, белая пелена, спустившись неведомо откуда, обволакивала деревья, росшие вдоль дороги, поглощала дома и постройки, стоявшие поодаль, ложилась на шоссе. Лондон, видимый еще несколько минут назад с высокой насыпи, вдруг исчез, точно растворился в белой мути, постепенно густевшей и набухавшей чернотой. В течение каких-нибудь десяти-двенадцати минут все вокруг настолько потемнело, что Антон не видел уже ни придорожных деревьев, ни домов, ни идущих впереди машин. Шофер включил фары, но их свет словно упирался в рыхлую белесую стену, только ослепляя сидевших в машине, зажженные фонари, как мутные, расплывшиеся пятна, беспомощно повисли в густом тумане над дорогой.

— Похоже, что наступили сумерки, — проговорил Антон, но, взглянув на освещенные автомобильные часы, удивленно воскликнул: — А ведь сейчас только полдень!

— В Лондоне сумерки бывают и в полдень, — досадливо отозвался шофер. — И такие сумерки, что за два шага ничего не видишь.

— Сумерки в полдень, — повторил Антон. — Я слышал о лондонском тумане, но не думал, что он такой густой и непроглядный.

— Может быть, нам лучше остановиться? — сказал Андрей Петрович шоферу. — Не ровен час наскочит какой-нибудь грузовик.

— Он скорее наскочит, если мы остановимся, — возразил шофер. — Лучше уж потихоньку ехать, как все едут, в городе туман не так опасен.

Машина продолжала двигаться, словно плыла, медленно раздвигая молочную реку. Освоившись с туманом, Антон попытался вернуться к разговору, который был прерван шофером.

— Вы сказали «странно и непонятно», Андрей Петрович, — напомнил он. — Что вы считаете странным и непонятным?

— Странно и непонятно то, — ответил советник, — что премьер-министр почувствовал доверие к человеку, который только что обманул его. Это, правда, случается… с очень доверчивыми простаками. А Чемберлен далеко не простак. Он не доверяет даже своим министрам, не входящим в кружок приближенных к нему людей. И если между ним и Гитлером возникало взаимное доверие, то что скрывается за объявленным с таким шумом разрывом переговоров? Странно и непонятно, что английский премьер-министр ответственность за то, будет война или мир, возлагает на чехов, хотя нынешняя напряженность создана нацистами, и только нацистами. Это похоже на стремление выгородить их, снять с Берлина ответственность за все, что ожидает Европу и весь мир. А это, в свою очередь, наводит на мысль, что в Лондоне все еще хотят иметь Гитлера участником той самой игры, о которой говорил вам в Берлине Двинский.

— А я-то, простофиля, думал, что игра кончилась, и кончилась не так, как намеревались ее участники, — сокрушенно признался Антон.

— Нет, игра далеко не кончилась, — подтвердил Андрей Петрович. — Кажется, она становится только хитрее, сложнее, острее, и от ее участников можно ожидать теперь самых неожиданных ходов.

— А мы? Мы что же, будем смотреть на игроков со стороны? — спросил Антон удрученно. — Смотреть и возмущаться? Негодовать и призывать людей устраивать митинги и демонстрации?

— Ну зачем же так примитивно? — укоризненно проговорил Андрей Петрович. — Мы, конечно, не участвуем в этой игре, но и не смотрим на игру и на игроков со стороны. Мы делаем все и будем делать все, чтобы эта игра не повернулась против нас, не принесла нашим народам, как и народам других стран, страшное зло и непоправимый вред.

Антон вздохнул.

— Чем больше присматриваюсь к тому, что делается в мире, — сказал он, — тем меньше понимаю. У меня такое впечатление, что я попал… попал, — он не мог подобрать нужного слова, — попал в туман, густой, вязкий и непроглядный, как вот этот, что превращает даже полдень в сумерки.

— Да, обстановка сложная, — согласился советник, — сложная и опасная. И, судя по всему, в ближайшем будущем она станет еще более сложной и опасной…

Вернувшись из полпредства в «Уэст-палас», Антон Карзанов увидел на стене вестибюля широкую красную стрелу, нацеленную вниз на лестницу, ведущую в подвал. На стреле черно и крупно значилось: «Бомбоубежище».

Портье, подавая Антону ключ от комнаты, сказал учтиво, но строго:

— Я должен предупредить вас, сэр. Когда прозвучит сигнал тревоги — прерывистые гудки сирены, вы должны немедленно покинуть вашу комнату и спуститься в бомбоубежище. Нам приказано следить за тем, чтобы жильцы нашего отеля не стали жертвами воздушного налета.

— Неужели положение столь серьезно?

Портье посмотрел на Антона еще строже и, не отвечая на вопрос, добавил с прежней учтивостью:

— И мы советуем вам приобрести противогаз как можно скорее, сэр, и брать его всюду с собой, хотя, конечно, ваша безопасность за пределами отеля — ваше личное дело, сэр.

— А я не верю, что немцы применят газ, — пробасили за спиной Антона.

Повернувшись, он встретился лицом к лицу с грузным мужчиной, которого ежедневно видел по утрам в ресторане отеля. Они неизменно раскланивались, но ни разу не заговаривали.

— Можно верить или не верить, но готовым быть нужно, — отозвался пожилой мужчина в шляпе и пальто, стоявший у барьерчика портье. Вероятно, он только что вернулся с улицы: с его сложенного зонтика капало. — Внезапность нападения — главное оружие немцев.