Пирс Рид - Женатый мужчина

— Интересная мысль, верно? — Язвительная реплика Генри Масколла, сидевшего напротив Джона, была достаточно громкой, и ее услышали все. — Кстати, — обратился он к Джону, — как ты собираешься справиться с этой проблемой в своей предвыборной кампании?

— Вы выставляете свою кандидатуру в парламент? — спросила черноглазая Ева Барклей, известная своим тщеславием.

— Возможно, — отвечал Джон.

— И конечно, от тори?

— Нет.

— Разве вы не слышали? — спросил Генри. — Из Джона делают чемпиона по борьбе за права бедняков. Его натаскивали Джо Гормли и Мик Макгэи…

— Ну уж, — сказал Джон. Наступило неловкое молчание.

— Ну, что же вы, Джон, отвечайте, — не успокаивался Генри. — Какие у них могут быть оправдания?

— Оправдания чего?

— Того, что они пытаются сорвать «третий этап»!

— Оправдание, — произнес Джон, — состоит в том, что консервативное правительство нарушило свое обещание не увеличивать налогов…

— Возможно, — сказал Генри. — И возможно, поэтому рабочие считают себя обманутыми мистером Хитом. Но у вас-то кругозор пошире, чем у рабочих. Вы же знаете, что палата общин суверенна и имеет право менять свои решения.

— Хоть сейчас не надо о политике, — сказала Мэри Масколл.

— Нет, именно надо, — сказала Ева Барклей. — Я не встречала человека, который действительно защищал бы тред-юнионы.

— Просто я считаю, что по отношению к ним допущена несправедливость, — нехотя заметил Джон.

— Какая же? — поинтересовался Саймон Барклей.

— Несправедливо, когда одним дозволено продавать свой труд тому, кто больше платит, а другим — нет.

На другом конце стола Мэри и Клэр завели свою беседу, и хозяин дома поневоле присоединился к ним.

— Дело не в том, что шахтеры не продают свой труд по более дорогой цене, — сказал Генри. — Они создают своего рода картель, а это запрещено законом — законом, который обязателен для всей сферы экономической деятельности. Но тред-юнионистам закон не писан…

— Вы слишком полагаетесь на законы, — сказал Джон.

— Странно это слышать от юриста. — В голосе Генри прозвучал металл. — Обычно принято считать, что закон прав и нарушать его никому не позволено.

— Разве кто-то думает иначе? — удивилась Ева Барклей. — Инфляция никому не нравится.

— Да, — произнес Джон задумчиво, — но попробуйте объяснить шахтерам или энергетикам, почему им всегда платят меньше, чем адвокатам или банковским служащим. За последнее столетие их материальное положение улучшилось. Почему бы ему не улучшаться и впредь?

— Когда же они поставят точку? — спросил Генри. Джон засмеялся:

— Когда чумазый шахтер станет зарабатывать столько же, сколько и вы.

Генри даже не улыбнулся, а, наоборот, насупился, и лицо у него стало бордовым, как его бархатный пиджак.

— Любой шахтер волен пойти на службу в торговый банк, законом это не возбраняется, — сказал он.

— Да, такого закона нет, — сказал Джон, — только не представляю себе, как его туда возьмут.

— Его не возьмут потому, что ему с этой работой не справиться.

— Вот именно. — Джон повернулся к Еве Барклей, как бы призывая ее в арбитры. — Он считает, будто шахтеры глупее клерков, хотя доказательств тому нет никаких. Он считает, что финансовые махинации банковских служащих должны вознаграждаться лучше, нежели труд шахтеров, который требует мужества и долготерпения…

— Признаюсь, — произнесла хозяйка дома, — мне не хотелось бы поменяться местами с кем-нибудь из шахтеров…

— Неудивительно. — Джона явно забавлял разговор. — Наверху любой иерархической пирамиды всегда склонны рассматривать иерархию как естественный порядок вещей, но естественно предположить, что те, кто составляет ее основание — будь то илоты, плебеи, крепостные, невольники или британские рабочие, — придерживаются иной точки зрения…

— В вашем уравнении, — сказал Генри своим низким, грудным, сочным голосом, — вызывает недоумение ваша собственная позиция. Чего ради вы, человек, идущий вверх по социальной лестнице и, собственно, уже достигший вершины, держите сторону тех, кто внизу?

Джон улыбнулся:

— Представлять чужие интересы — моя профессия…

— Не увиливайте от ответа.

— Почему я представляю их интересы, а не ваши?

— Именно.

— Потому что вы во мне не нуждаетесь.

— А они — да? Джон помедлил.

— Да.

— И эти трудяги предложили вам баллотироваться в парламент?

— Нет.

— Вы сами выдвинули свою кандидатуру?

— Меня выдвинули.

— Друзья?

Джон снова помедлил.

— Друзья друзей.

— Которые знали, что вы хотите этого?

— Да.

— И вы сами их об этом и попросили?

— Да.

— То есть, в сущности, вы сами себя выдвигаете?

— Получается, так.

На другом конце стола наступило молчание: Клэр, Мэри и Саймон Барклей — все, прислушиваясь, повернулись к ним.

— А почему, интересно знать? — спросил Генри.

— А почему бы и нет?

— Вы недооцениваете себя, Джон. Скрываете лучшие свои качества — совестливость, идеализм…

— Это лишь здравый смысл, не более.

— Здравый смысл? Защищать в парламенте интересы лейбористов?! Подумайте о гонорарах, которые вы потеряете ради ничтожного парламентского жалованья. Променять доходную практику адвоката, имеющего право выступать в высших судах, на обязанность отвечать на нудные письма старых вдов, потерявших пенсионную книжку, — и это вы называете здравым смыслом?

— Возможно, я руководствуюсь эгоистическими соображениями.

— То есть?

— Нужно примирить богатых и бедных, пока страна не полетела в тартарары.

— Вы имеете в виду революцию?

— Да, или по меньшей мере бунт.

— Значит, вы бросаетесь в битву на белом коне не уничтожать буржуазию, а спасать ее?

Джон насупился:

— Так наверняка сказали бы про меня марксисты. Генри театрально вздохнул.

— Ну вот, снова самоуничижение, — сказал он. — Будто стыдитесь своего идеализма…

— Вот уж чего я никак не стыжусь.

— А он есть?

— Ну есть.

— Так я и думал.

— Почему?

— Потому что величайшие ошибки всегда совершают те, в ком звучит голос совести.

— Это не голос совести, — бросил Джон раздраженно.

На лице Генри появилась ироническая улыбка.

— Возможно, я не так выразился, — сказал он. — Честолюбие — так будет точнее? Не оно ли движет вами, а? Честолюбие неврастеника? Вы считаете себя умнее всех остальных и, чтобы доказать это, идете наперекор нам, оригинальничаете, лезете в политику, проповедуете «здравый смысл», а ведь глупость заразительна.

Теперь замолчали все за столом, ибо, несмотря на шутливый тон, которым произносились обидные слова, по выражению лица Генри было ясно, что он говорит их всерьез.

— Вы еще не доказали, что это глупость, — вяло отмахнулся Джон, не желая продолжать разговор.