Владимир Большаков - Антивыборы 2012. Технология дестабилизации России

Возвышение русскими иерархами отечественной поместной церкви до уровня Вселенской Православной Церкви в конце XVI века, а соответственно и русского варианта православия — до уровня единственно истинного, оказало колоссальное влияние на вызревание «русской идеи». Со временем появляется теория «народа-богоносца», упоминание о которой мы находим в «Бесах» Достоевского в монологе Шатова, обращенном к Ставрогину:

«…Истина одна, а стало быть, только единый из народов и может иметь Бога истинного, хотя бы остальные народы и имели своих особых и великих богов. Единый народ «богоносец» — это русский народ…» При этом речь не шла о богоизбранности русского народа. Веруя, он не стремился властвовать над другими народами, а стремился к их «усовершенствованию». Тезис этот оказался весьма стойким, что видно не только по трудам Бердяева.

В соборности помимо мессианской составляющей есть аспект и сугубо земной. Это современное понимание «любви к ближнему» — солидарность с обездоленными, униженными и оскорбленными. Для современной России воспитание такой солидарности в разобщенном русском народе чрезвычайно важно. Без ощущения ответственности всех русских за каждого русского, каждого русского за всех русских по принципу один за всех и все за одного, нашей нации не подняться.

3. Государственность (державность) — это и есть третий «кит» великой «русской идеи».Ее сторонниками она воспринималась, как сочетание соборности в государственном строительстве, /т. е. сбора под «русскую руку» других народов на принципе полной добровольности для защиты их самобытности и одновременной интеграции в единую русскую нацию/, авторитарной власти /самодержавия, признанного авторитета монарха и церкви/ и внутренней свободы граждан. Такое сочетание подавления и свободы предполагало, что государство не проявляет «душевредного деспотизма» (термин К. Аксакова) по отношению к своим гражданам. А граждане — не лезут в дела государства, полагая, что власть, раз она от Бога, должна целиком себя посвятить делам державным. Такой диалектический подход требовал укрепления державы во имя утверждения «русской идеи» и осуществления исторической миссии народа-богоносца. По своему этатическому характеру евразийская Россия при том могуществе, которым она обладала в XIX–XX веках, не могла быть чем-то иным, кроме Империи. В годы «холодной войны» на Западе, демонизируя советских коммунистов, часто не понимали, что они имеют дело не с монолитной партией единомышленников, а с бюрократическим истэблишментом, внутри которого не прекращалась не только подковерная борьба, но и борьба между противниками и сторонниками западного пути развития. Та же борьба, что шла в общероссийских масштабах еще до революции. Русская партия в КПСС — лишь один тому пример. Пожалуй, только в ходе совместной войны с гитлеровской Германией и затем с Японией, наши союзники окончательно убедились, что они имеют дело, прежде всего с русскими, с подданными все той же империи, только сменившей флаг и герб, и всю другую символику с царской на революционную. Великодержавная идеология утвердилась в Советском Союзе так же, как система автократического управления империей — административно-командная, бюрократическая система, созданная еще при Петре Первом. Большевики, придя к власти, не раз на практике доказывали, что их «коммунистическая идеология» далека от той коммунистической идеи, что была сконструирована Марксом, Энгельсом и Лениным. Когда прекратился «красный террор», развязанный извечными врагами русского народа, «научный социализм» постепенно наложился на русское национальное сознание, на нашу национальную веру — православие, на монотеистическое мировосприятие русского человека и на авторитарный характер государственного устройства Российской Империи. Известный политолог Петр Палиевский как-то высказал очень любопытную мысль: «…Сами коммунисты (и в особенности русские коммунисты) были ничем иным, как отчаявшимися христианами, решившими добиться Божия царствия на земле своей собственной беспощадной рукой. Причем они начали прямо со Страшного суда, то есть как бы в обратном, «встречном» направлении к священной истории. А внутри, среди массы захваченных этой идеологией людей, в жестоких катаклизмах эпохи, конечно, никогда не угасал и приносил плоды идеал жертвенного служения, братства и духовного преодоления «интересов» — что в полной мере позволяет и различать этих людей в свете принципа «не по словам их, а по делам их судите их». Я бы только уточнил рассуждения г-на Палиевского по времени — в роли «отчаявшихся христиан» русские, а не просто советские коммунисты, стали выступать только в ходе Великой Отечественной. А до этого в компартии, в ЧК и других репрессивных органах СССР «страшный суд» над русским народом вершили деятели совершенно иной религиозной ориентации заклятые враги православия. ( См.: В.В. Шульгинъ. «Что намъ в нихъ не нравится…». Париж, «Славия», 1930.С. 86 — 101, 310–312; Л.Дейч. «Роль евреев в русском революционном движении». М., 1926; Кто руководил НКВД. 1934–1941. Справочник. М., 1999; И.Шафаревич. «Тысячелетняя загадка». М., «Алгоритм», 2005. С. 210–232, 271–289.) Это не означает, однако, что красный террор осуществляли одни евреи-большевики. Среди палачей ЧК и прочих карательных органов Советской власти были и русские, и чехи, и венгры, и латыши, и китайцы — действовал целый интернационал заплечных дел мастеров, которым напрямую руководили русский дворянин Владимир Ильич Ульянов (Ленин) и польский шляхтич Феликс Дзержинский. Не надо об этом забывать.

…По своему философ-славянофил Константин Леонтьев, которого большевики объявили «архиреакционером», был прав, когда писал: еще в 1897 году: «Социализм есть феодализм будущего». «Успокаивая» своих единомышленников, Леонтьев высказывал мысль о том, что революционные методы управления приведут к усилению государства, ибо станут «орудием принуждения, дисциплиной, отчасти даже и рабством». Не в соответствии ли с его рецептами советское государство оказалось «жестоким и безжалостным», и даже «свирепым в своей суровости». /Это все терминология прогнозов К. Леонтьева/. После Октябрьской революции именно русская модель социализма была объявлена единственно верной, и отклоняться от нее не велено было даже китайцам, что, в конечном счете, едва не привело к войне между СССР и Китаем.

Третий Интернационал, созданный Лениным, был своего рода коллективным Филофеем от коммунизма. После Октябрьской Революции 1917 года Москва стала «четвертым Римом», взяв в свои руки управление мировым коммунистическим движением, организациями прокоммунистических профсоюзов и всех прочих объединений, попавших, в зависимость, либо под влияние Москвы — от борцов за мир до союзов ветеранов-антифашистов. Эта «соборность» по-коммунистически имела цели прямо противоположные «русской идее», но русскими коммунистами воспринималась почти так же, как воспринималась необходимость глобального подчинения православных московскому Патриарху церковниками России еще в XVI веке.