Григорий Ландау - Сумерки Европы

Многія сотни тысячъ туристовъ всѣхъ народовъ, всѣхъ классовъ и состояній, безъ перерыва передвигаются по Европѣ, и многія сотни тысячъ рабочихъ людёй. Воцаряется новый своеобразный кочевой бытъ, въ которомъ паровозы, автомобили и пароходы замѣняютъ степного коня. Съ кочевыми профессіями связаны милліоны людей, а для другихъ милліоновъ — временное кочевье служитъ ученью, лѣченью или отдыху. Когда-то осѣдлая душа складывалась подъ впечатлѣніемъ опредѣленной природы, одного языка и быта, вращалась среди вещей одного производства. Сколько теперь людей носятъ въ душѣ своей одновременно отраженіе — и торжествующаго разлива красокъ, пылающихъ ярко и все же слитно-гармонично на лѣтнемъ небѣ Норвегіи, гдѣ каждую ночь зажигается и догораетъ пожаръ Валгаллы, — и нѣжносребристаго, мягко-затуманеннаго неба Парижа, родившаго французскую живопись, — и уюта крестьянско-сказочныхъ или сказочно-рыцарскихъ лѣсовъ Шварцвальда и Тюрингена, — и сочности южнаго моря съ утомленно пышною береговой растительностью, — и бѣлаго царства Альпійскихъ вершинъ, изъ-за ближнихъ темныхъ грядъ, величаво возносящихся подобно нѣкоему воплощенному для профановъ Монъ-Сальвату, — и ясныхъ, отчетливо простыхъ линій на фонѣ благороднорадостныхъ свѣтлоспокойныхъ, чистыхъ красокъ Эллады. Когда-то все, что не звучало на родномъ языкѣ, казалось пустымъ звукоизверженіемъ, духовной нѣмотой; теперь, и не разслышавъ словъ, по одному только звуковому силуэту, по интонаціонной волнѣ рѣчи мы легко узнаемъ и различаемъ чужой — уже не чужой — языкъ. Сквозь различный бытъ проходятъ схожія, иногда почти тождественныя формы; въ государственной жизни — близки и родственны многіе институты и отношенія, и въ творчество каждаго кажется утрамбованнымъ опытъ всѣхъ странъ.

И сидя дома, мы ежедневно, непрерывно кочуемъ духовно, читая газету и книгу, или посѣщая кинематографъ; на разстояніи тысячъ верстъ мы одновременно съ милліонами слѣдимъ за событіями дня, и почти одновременно — иногда въ тотъ же часъ — насъ охватываютъ единыя волны духовныхъ интересовъ или увлеченій: въ тѣ же часы, на противоположныхъ концахъ Европы, да и міра, люди были потрясены приговоромъ по дѣлу Дрейфуса или гибелью Титаника, терзались тѣми же волненіями, ожидая послѣднюю вѣсть о Львѣ Толстомъ или о Мессинскомъ землетрясеніи. Конечно, и весь міръ находится теперь въ общеніи, но общеніе это — разной степени напряженія, а узлы наиболѣе интенсивной близости, наибольшаго сплетенія и разносторонности вліяній — доселѣ расположены были въ Западной Европѣ.

Намъ, европейцамъ, въ ней и ею живущимъ, хорошо явственны внутреннія различія, явственнѣе, чѣмъ то общее, что привычно, какъ воздухъ и какъ воздухъ незамѣтно. 'Живя, чувствуя и мысля въ европейскомъ строѣ, мы этого строя не замѣчаемъ, не замѣчаемъ общихъ народамъ ритмовъ, объемлющихъ схемъ жизни и дѣятельности, единообразно пронизывающихъ ихъ стремленій; не обращаемъ вниманія на тождественные или родственные элементы, на аналогично связующіе синтезы жизни и творчества. Мы различаемъ прежде всего ихъ индивидуально-народныя сплетенія. Но если извнѣ охватить весь укладъ европейской культуры, то — на ряду съ другими прошлыми великими культурами человѣчества ясно выдѣлится и ея незыблемо-спаянное единство и ея глубинное своеобразіе.

Замѣчательный типъ человѣчества, замѣчательный, законченный образецъ культуры создала исторія въ новѣйшее время. Во всякую эпоху живетъ человѣкъ въ какой-нибудь культурѣ, но законченныя мощныя образованія, цѣлостные непреходящіе синтезы не часты въ исторіи, и однимъ изъ немногихъ была новая культура Западной Европы — культура самодовлѣющей человѣчности. Нашему поколѣнію выпало высокое счастье пережить въ послѣднія десятилѣтія ея небывало могучій расцвѣтъ, ея высшее напряженіе. И тѣмъ изъ насъ, кому не надо было эпическихъ испытаній громовой войны, чтобы ощущать грандіозное творчество эпохи, великую формовку ею душъ, казалось захватывающимъ и чудеснымъ предвкушеніе того, до какой неизвѣданной еще полноты она развернется. Но вотъ грянула разрушительная война, и сгустились сумерки надъ Европой.

Въ мои намѣренія сейчасъ не входитъ намѣчать содержаніе этой въ своей цѣлостности уже обреченной культуры, защищать ее отъ ходячаго взгляда, который усматривалъ въ ней торжество внѣшняго, матеріальнаго, вещей, техники, не видя того духа, который ихъ создавалъ, ими чеканился, надъ ними рѣялъ. Въ мои намѣренія не входитъ и защищать ее отъ упрековъ въ коренныхъ антиноміяхъ, въ неразрѣшимыхъ противорѣчіяхъ, — культура Европы потерпѣла-де крушеніе, и надо искать разрѣшенія поставленныхъ человѣчеству проблемъ по другимъ путямъ. Кто знаетъ, что антиноміи свойствены самому духу человѣчества, какъ и тѣлу его, самой сути человѣческаго» общежитія, тотъ заранѣе знаетъ, что нѣтъ, не было и не будетъ культуры, которая бы ихъ избѣжала, которая бы взяла, да разрѣшила ихъ, и устроила бы жизнь гладкую и согласную. Какъ на шершавой грифельной доскѣ, — только распыляясь о сопротивленія, мѣлокъ исторіи оставляетъ письмена человѣческихъ дѣяній. Всякая культура будетъ вѣчно противорѣчивой, ибо неотъемлемо противорѣчивы самыя пружины человѣческія и общественныя. И судить культуру надо не по тому, разрѣшила ли она безъ остатка поставленныя ей или ею задачи, а по тому, какія цѣнности она создала, выбиваясь среди встрѣчныхъ противорѣчій, хотя бы въ нихъ и захлебываясь. Ни формально логическій критерій непротиворѣчія, ни эстетическій критерій внутренно-самодовлѣющей гармоничности — не предъявимы культурѣ въ ея цѣломъ. Ея мѣрила иныя: какъ въ ней жилъ человѣкъ; созданъ ли ею своеобразно-цѣльный и самодовлѣюще-полный типъ человѣка, синтезъ общежитія, система хотя бы и сталкивающихся запросовъ и дѣятельностей; сотворены ли ею цѣнности незамѣнимыя и неотъемлемыя для всякой грядущей возможной культуры? Культура новоевропейская сложилась въ законченную картину небывалой полноты и насыщенности; создала твердыни творчества и труда, которыя обойти человѣчество никогда не сумѣетъ. Ея заботой былъ — человѣкъ, и человѣкъ былъ ея критеріемъ. Культура самодовлѣющей человѣчности, она навсегда останется въ памяти людей, какъ законченная индивидуальность; въ жизни его — какъ неотъемлемая основа. Но живая дѣйствительность ея — думается мнѣ —будетъ погасать и разлагаться; но гегемонія ея будетъ поколеблена; но изъ міровой и всечеловѣческой она обречена становиться провинціальной и частичной.

Разумѣется, я не хочу сказать, чтобы такія послѣдствія были вызваны одной войною, хотя бы и столь грандіозною, какъ протекающая нынѣ. Разумѣется, этотъ процессъ совершался и раньше, — въ самой пышности расцвѣта лежитъ угроза разложенія, ибо только величавость суровой скудости обезпечена отъ паденія. Разумѣется, еще и послѣ войны не станутъ сразу наглядными и ощутимыми раздробленіе и сверженіе западной культурной гегемоніи. Процессъ шелъ уже раньше войны, и не завершится немедленно послѣ нея; но точкой перелома въ этомъ процессѣ, точкой срыва — будетъ великая война. Безъ нея Европа могла бы постепенно претвориться въ новый міръ, впитывая въ себя новыя содержанія, разрастаясь новыми ростками, распространяясь незамѣтно на новые центры. Теперь получится перебой, остановка, ослабленіе, потемнѣніе. Сорвана будетъ культурная непрерывность, и изъ хаоса только медленно будетъ выбиваться новый законченный типъ человѣчества, человѣческаго общества, человѣческаго кругозора. Наше поколѣніе его уже не увидитъ. Сорванное великимъ столкновеніемъ, оно закончитъ свой земной путь среди развалинъ и зачатковъ.