Дэниел Ергин - Добыча

Даже если опыт подсказывает как поступать оптимальным образом, остаются другие очень важные вопросы. Во время нефтяного кризиса в семидесятые годы, политическая система США была парализована перед лицом одного из самых крупных и дорогостоящих потрясений в послевоенную эпоху. Вместо взвешенной реакции на весьма серьезную проблему в ход пошли озлобление, поиски виновных и «козла отпущения». Уотергейт, конечно, был частичным объяснением. Тем не менее, зрелище такой фрагментарной, спорной реакции, для которой была характерна погоня за сиюминутными интересами, заставляет задуматься, как же Соединенные Штаты, уже после разрешения конфликта в Персидском заливе, будут реагировать в будущем на энергетические потребности и кризисы.

Садам Хусейн дал знать всему миру, что он вновь может «вынуть из ножен нефтяное оружие». Но по иронии, это оружие обернулось против него, когда ООН наложила эмбарго на экспорт нефти из Ирака и оккупированного Кувейта. Так кто же сумеет удержать власть над нефтью в будущем: нефтяные компании, страны, добывающие нефть, правительства стран-потребителей или, может быть, даже сами потребители? В то время как частные нефтяные компании по-прежнему будут оказывать огромное влияние, благодаря своим масштабам и состоянию, они все же утеряли свою когда-то уникальную силу. Времена Рокфеллера, Тигла и Детердинга давно минули. В Америке на протяжении всего двадцатого века, компании стали объектом пристального контроля, подозрений и недоверия. «Нефтяная промышленность похожа на лося, который пытается спрятаться на голой местности», — говорил Роберт Андерсен, бывший председатель совета директоров «Арко». «Мы не можем не высовываться»5. И одно это продолжает сдерживать мощь гигантов этой отрасли.

В дни процветания до и после Второй мировой войны, транснациональные нефтяные компании, как обвиняли их критики и противники, казалось, обладали всеми атрибутами независимых государств: особыми условиями торговли, множеством преданных граждан, богатством большим, чем у многих наций, своей внешней политикой, и даже собственным воздушным флотом. Это было в те дни, когда добывающие страны были слабыми или еще колониями, и когда лишь небольшое число компаний владело таинствами технологии, материально-технического снабжения, рынками, капиталом и глобальным подходом. И это было время, когда компании имели сильную поддержку, или, по крайней мере, казалось, что имели таковую, со стороны правительств Великобритании и Америки. В послевоенные годы господству крупных компаний, их мощи способствовал также общий международный порядок, где лидерство отводилось США.

Однако, ослабление мощи этих компаний началось уже к концу пятидесятых годов, с появлением новых компаний в мире нефтяной индустрии — это были европейские государственные компании — «национальные старатели» и независимые американские фирмы. Великобритания по мере деколонизации превращалась из имперской державы в торговое государство, обеспокоенное своим платежным балансом. Травма деколонизации определяла внешнюю политику Франции, до тех пор, пока этой стране не удалось найти новую роль в Европе. А в шестидесятые-семидесятые годы собственная мощь и влияние Америки на международный порядок, а также способность поддерживать его, были заметно подточены. Еще в большей степени нефтедобывающие страны урезали власть западных компаний в шестидесятые — семидесятые года, когда последним приходилось или подписывать новые соглашения, или подвергаться национализации либо просто экспроприации. Таким образом в начале девяностых годов международные нефтяные компании лишились былой политической власти, при том, что их коммерческое, а иногда и политическое влияние оставались весьма значительными. Но они уже не являлись выразителями воли одного человека, равно как их нельзя было сравнить и с беспощадным осьминогом. Теперь это крупные бюрократические корпорации, которые преодолевают риск в пределах корпоративной структуры, сидя на огромных денежных потоках, выступая в качестве подрядчиков на государственном уроне, пополняя свои счета в США, на Северном море и в других местах, привлекая технологии мирового класса, а также владея массой нефтеперерабатывающих заводов и автозаправочных станций.

Американские «независимые», тем временем, стали чем-то вроде вымирающих видов, по крайней мере во второй половине восьмидесятых годов, когда капитал стал покидать американские нефтяные месторождения. «Семи сестер» Энрико Маттеи — а на самом деле их восемь, включая французского лидера СФП — уже не было. Персидский залив был успокоен, в то время как большинство других фирм — не только основных, но и поменьше, хотя тем не менее тоже крупных международных компаний — прошли через процесс сокращения бизнеса и ухода из некоторых регионов. Штаты претерпели значительное сокращение на всех уровнях: от руководства до «парня с бензоколонки», ведь сейчас до 80 процентов бензина, продаваемого в США, приходится на АЗС с самообслуживанием. Более того, изменилась повестка дня. Вероятно, единственная сложная задача, с которой столкнулась нефтяная отрасль — это ни спрос, ни поставки, ни взаимоотношения между странами и правительствами, а усиливающиеся требования по защите окружающей среды, при выполнении в то же время своей традиционной работы поставщика энергии. И эта новая реальность вынудила всю индустрию занять оборону.

Крушение коммунизма и конец холодной войны означал кардинальный пересмотр международного порядка. Судя по всему, это вернет ведущее положение западным капиталистическим нациям, и определенно означает победу капитализма и частного предпринимательства. Но вряд ли это приведет к реставрации прежнего положения нефтяных компаний как мощной силы. По мере того, как нефть становится «одним из товаров», нефтяная отрасль становится «одним из видов бизнеса».

Но чем же было нефтяное могущество для экспортеров в семидесятых годах, что определяло перегруппировку в международной политике и экономике? Со времени крушения «Стандард ойл траст» в 1911 году, реальное богатство и власть исходили не столько от конца технологической цепочки — переработки и сбыта нефтепродуктов, а от самых истоков — владения и контроля над нефтяными месторождениями. И это означает, что сегодня главенствующее положение занимают компании-экспортеры нефти, принадлежащие государству. Это разная по составу группа — «Сауди Арамко», «Петролеос де Венесуэла», «Пемекс» в Мексике, «Кувейт петролеум кампани» (во всяком случае до 1990 года), «Стат ойл» в Норвегии, если назвать некоторых. Но, вероятно, нефть не так могущественна, как это воображалось. Если в семидесятые годы наличие нефти было почти равнозначно господству в мировом масштабе, то в восьмидесятые годы экономический успех Западной Германии и тихоокеанских стран доказал иное. В конце концов, Япония — новый мировой банкир и экономическая супердержава, импортирует более 99 процентов нефти. Экспортеры нефти смогли национализировать владения американских компаний в пределах своих границ, но ведь японские риэлторские фирмы, а не экспортеры нефти владеют зданиями «Экссон Билдинг» в Нью-Йорке и «Арко-Билдинг» в Лос-Анджелесе. Падение шаха Ирака — олицетворения нефтяного могущества в семидесятые годы — показало, что рассчитать пределы и срок такой власти гораздо труднее, чем кажется. И в девяностые годы, пусть несколько иным образом, Кувейт осознал пределы этой власти перед лицом силы другого рода. Неужели же власть нефти — иллюзия, или это был результат определенного стечения экономических, политических и идеологических обстоятельств? Было ли это частным явлением, или же стало повторяющейся неотъемлемой частью международной жизни? Контроль над крупными источниками нефти, либо доступ к ним, издавна был стратегической целью. В этом не может быть сомнений Он позволяет нациям копить богатства, запитывать экономику, производить и продавать товары и услуги, строить, покупать, перемещаться, приобретать и производить оружие, побеждать в войнах. Тем не менее, этот приз нельзя переоценить. Более того, сама реальность существования мира, основой которого является нефть, ставится под вопрос.