Анатолий Гончаров - Мадам, уже падает Листьев

– Скажи, детка, – задушевно спросил он, едва ворочая сохнущим языком, – это правда, что ты собираешься замуж за Александра Волошина? Только честно. Тебя много раз видели у него, в моем бывшем кремлевском кабинете.

– О, мой бог! Семь лет живу в Москве, ко всему привыкла – к пиву с воблой, к русской парной с веником, выпила бочку водки за здоровье всех губернаторов, двух президентов и шестерых премьер-министров, собрала полную коллекцию фотопортретов в алфавитном порядке – от Аяцкова до Явлинского, но так и не научилась понимать назначение московских сплетен. Начнешь выяснять, откуда что пошло – все слышали, никто не говорил. Само родилось. Да, Волошин просился ко мне на колени, это правда, но зачем он мне нужен? Его рыбьи поползновения лежат за пределами понятия страсти. Если хочешь знать, я его даже не снимала – череп отсвечивает. Кстати, не так давно узнала, что слово «снимать» в отношении меня наделяют совсем другим смыслом… – Наснимала маргиналов, а теперь удивляешься, откуда сплетни. От них же, от губернаторов. Зачем тебе этот зоопарк?

– Что тебе сказать, Мишель… Губернатор Титов очень фотогеничен, но уж больно глуп. Аяцков меня на собственном верблюде катал, хотел удочерить… В общем, все они – персонажи моей будущей выставки. Портреты-дубль. Сановники в двух измерениях. Такого еще не было. У любого фотохудожника есть потрясающие по мастерству портреты, но все равно это нечто застывшее и неизменное. Мумификация личности, понимаешь? Как зеркало, отражающее прошлое, о котором ничего не узнать – куда ушло, чем стало? Мои двойные портреты позволят увидеть то, что лежит вне изображения, ибо откроют суть движения жизни – переменчивой, парадоксальной, драматической…

– Я тебе так скажу, Хайди. Мой портрет тебе удался, это я сразу понял.

– Не в этом дело – удался, не удался! Я хочу развития сюжета, чтобы запечатлеть бесславный конец личности…

– Не понимаю. Что значит бесславный конец?

– Вообрази: живет большой человек, у него власть, деньги, почет, словом, все то, что он пожелает иметь за свои деньги и благодаря своей власти, – Хайди выразительно повела глазами в сторону окна, за которым на внутреннем дворе под ханским шатром роднила академиков и олигархов общая подоплека действия. – Ну вот, живет он, и вдруг – арест, наручники, решетки, язва желудка, приговор суда и… полная конфискация счастливой и завидной судьбы. Все шумы времени меняются на жалкие шорохи, и мир в лице надзирателя смотрит на тебя сквозь глазок тюремной камеры. И тут прихожу я с фотоаппаратом и делаю дубль. Что было и что стало. Скажи мне, один это будет человек или два совершенно разных? Впрочем, можешь не отвечать, я знаю, что это будут два разных человека, проживших одну жизнь… А как ты думаешь, кого из губернаторов посадят первым?

– Почему обязательно губернаторов? Почему не министра, например. Среди них, я тебе скажу, серьезные в этом смысле персонажи. Не исключено, правда, что первым будет Березовский.

– О нет! Березовский – это кремлевский разводящий. Он создает видимость оппозиции. Как, между прочим, и Жириновский. Протестуя против путинских реформ, он тем самым как бы вынудил депутатов голосовать за эти реформы. Эго человек-фантом. Все имиджи в нем перемешаны. У него и в тюрьме было бы не другое лицо, а все то же. Конечно, любопытно было бы запечатлеть его за решеткой, но об этом смешно и думать. Хочешь пари? Я называю своего кандидата в главные герои эпохи перемен, а ты – своего.

– Ну, Хайди, это было бы по меньшей мере некорректно с моей стороны. Не дай бог, попадет в газеты… Хотя я уверен, что у Путина уже составлен черный список. Но я не готов сейчас предсказать, куда и как повернется процесс. Мы ведь тоже в свое время не учли перестроечного размаха, широты нового мышления… А народ верил в нас. Я тебе так скажу…

– Да, да, ты уже говорил, что начали с рубки лозы в Крыму. Как кавалеристы на учениях… И кто-то там из трепетно веривших вам повесился в подвале. Разве только один? Не может этого быть. На свадьбу выдавали по две бутылки водки и по три «Солнцедара». Последующий позор водочных талонов был разбавлен только кошмаром талонов на все остальное.

– Да, верно, – лицо экс-президента слегка окаменело, – но ведь не я один принимал решения. И потом, я тебе так скажу: Егор Лигачев дров наломал в этом деле, а все снаряды вокруг меня рвались… Послушай, ты ведь начала снимать губернаторов года три назад, если я не ошибаюсь.

– Примерно так, а что?

– Значит, уже тогда задумала галерею портретов-дубль, так? Откуда ты могла знать, что года через три-четыре полтора или два десятка губернаторов пойдут под суд. Может, они еще и не будут осуждены, но ты отчего-то уверена, что будут, и свою профессиональную карьеру на этом ожидании построила. Как ты это объяснишь?

– Интуиция, май дарлинг! Художественная интуиция. Ты мне вызвал такси? Я чертовски опаздываю. В половине восьмого у меня встреча. Вечно со мной так. Либо вперед вырываюсь и жду, пока не надоест, либо являюсь, когда меня уже не ждут.

– А что, было такое, когда уже не ждали?

– Не помню! – засмеялась она. – Кажется, еще не было… Где-то я рюкзачок свой бросила…

– Охрана подобрала. Он уже в машине. Иди, тебя встретят внизу, отвезут, куда скажешь.

– Машина с мигалкой? – радостно спросила она.

– Как положено, – серьезно ответил экс-президент. – Мы же не индейцы в перьях. Мы себе цену знаем.

– Умру без тебя! – воскликнула она уже в дверях.

– Га-а-дина… – ласково вымолвил Михаил Сергеевич. – Какая же ты замечательная гадина!..

Великие цели ставят перед собой люди, которых природа обнесла талантом. Хайди Холлинджер не ставила таких целей. Снимала вереницы политиков и министров, в большинстве случаев зная, что коммерческого успеха ей это не принесет. Возможно, не так уж и неправ был Зюганов, когда неуклюже шутил, что для милой разведчицы Хайди Холлинджер по прозвищу Стреляющий Глаз фотография является не целью, а средством, позволяющим без особых проблем проникать в ближайшее окружение высоких официальных лиц. Она возражала, но как-то уж больно по-детски возражала: «Моя самая большая мечта, чтобы все российские политики дружили между собой так, как дружу с ними я. Но коль они не хотят этого, то пусть будут рядом хотя бы на моих фото».

Деловой романтик Владимир Рыжков называл ее Джоном Ридом в юбке. Сергей Ястржембский утверждал, что успех Хайди заключается не столько в профессиональном мастерстве, сколько в личном обаянии. То есть Джон Рид тут как бы и ни при чем. Ни при чем была и юбка, ибо она являлась такой неприметной деталью туалета Хайди, что ею можно было полностью пренебречь. С позволения самой Хайди, разумеется.