Глеб Мусихин - Очерки теории идеологий

Еще одной крайне распространенной типологизацией моделей современного капитализма является выделение различных форм государства всеобщего благоденствия. Однако и здесь господствует сочетание географических и культурных элементов. Так, либеральная модель Welfare state ассоциируется с англофонными странами, консервативная «континентальная европейская» модель за отправную точку берет Германию, а социал-демократический тип прочно ассоциируется со Скандинавией [Esping-Andersen, 1990]. Однако в последнее время стали очевидными особенности четвертого типа, характерные для стран Южной Европы, где большую роль играет семья, а также другие неформальные институты. Кроме того, специфическая политика в сфере занятости, препятствующая раннему выходу людей на пенсию, выделяет Японию как особый (уже пятый) тип государства всеобщего благоденствия [92].

Еще одной методологической матрицей для построения моделей современного капитализма является социологический анализ бизнес-систем [Whitley, 1999]. Различные типы подобных систем (фрагментированные, индустриально районированные, информационно изолированные, государственно организованные, совместные и высококоординированные) связаны с определенными поведенческими характеристиками [Ibid., р. 42]. На этом основании можно выделить пять идеальных типов фирм (оппортунистические, производительные, изолированно иерархические, совместно иерархические, объединенно иерархические) [Ibid., р. 75]. Различные способы взаимодействия этих типов накладываются на фундаментальный институциональный контекст (государственная финансовая система, квалификация государственного управления) [Ibid., р. 84]. Чаще всего к такому социологическому анализу прибегают при анализе дальневосточных стран (Япония, Корея, Тайвань и т. д.), поэтому данные исследования свободны от идеологической ангажированности неолиберальных (и противоположных последним) ценностных акцентов.

Подобный подход особенно наглядно демонстрирует, что сочетание различных институциональных форм и поведенческих установок ведет к формированию пестрой картины политико-экономической жизни, не сводимой к очевидным моделям. В рамках одной национальной экономики могут находиться сектора, ориентированные как рыночно, так и корпоративно, а роль государственного вмешательства также может варьироваться очень сильно в зависимости от сферы экономической деятельности. Кроме того, различные страны могут как создавать уникальные механизмы регулирования экономики, так и заимствовать институциональные образцы других государств. Все это свидетельствует о том, что современный капитализм подвержен мощному процессу «гибридизации» (но не унификации) [Ferrera, Hemerijck, Rhodes, 2000; Hemerijck, Schludi, 2001, p. 125–228]. Подобное обстоятельство делает попытки выделения очевидных моделей современного капитализма, привязанные к определенным странам и регионам, достаточно проблематичными.

В большинстве моделей современного капитализма отправной точкой классификации служат национальные государства. Однако в современном мире эта точка зрения не очевидна, хотя для неоинституционализма именно государство является отправной точкой отсчета «социальной системы инноваций и производства» [Amable, 2000]. В качестве аргумента выдвигается на первый взгляд бесспорное утверждение, что государство – это основной источник права и ассоциативной активности [Crouch, 2001, р. 195–213]. Однако не следует забывать, что ассоциации и сообщества (в том числе и рыночные), как правило, существуют не на национальном, а на более низком уровне. И во многих исследованиях, посвященных региональным особенностям общественного и экономического развития, это положение фиксируется, но только для того, чтобы подчеркнуть решающее значение государства как центральной инстанции социально-экономического развития [93].

Следует предположить, что большинство макроэкономических исследований в рамках неоинституционализма проявляют такое пристрастие к национально-государственному уровню анализа, руководствуясь не столько экономической, сколько политической логикой, так как большинство дискуссий о характере экономики и путях дальнейшего социально-экономического развития ведутся именно на уровне национальных государств. Некоторые исследователи даже высказывают предположение, что призыв «вернуть государство обратно», ставший основным лозунгом неоинституционализма, был вызван интересами левоцентристских политических сил, стремившихся преувеличить значение национальной политики для спасения завоеваний государства всеобщего благоденствия [Radice, 2000, р. 719–742]. Хотя не следует отрицать эвристической способности неоинституционализма, создавшего модель дискретных автономных структур, каждая из которых обладает уникальным набором институтов как органической целостностью, не сводимой к простой сумме частей. Такое органическое разнообразие страхует от упрощенной трактовки унифицирующей глобализации, принижающей значение национально-государственных различий.

Однако констатация различий между государствами не означает, что государства являются сущностью этих различий по определению. Необоснованность такого допущения особенно заметна на уровне транснациональных корпораций. Подобные фирмы черпают свои ресурсы из многих национальных источников, поэтому данные образования трудно (а по большому счету невозможно) идентифицировать с какой-то определенной национально-государственной институциональной конструкцией. Это ведет к тому, что попытки выстраивать национальные модели капитализма делают последние институционально неполными. Подобной «некомплектности» способствует и то, что даже корпорации, не выходящие за рамки национальных государств, зачастую черпают управленческие навыки вне формально обозначенного государственного пространства. Особенно это относится к технологиям внедрения инноваций. Можно сказать, что попытки создать ту или иную национально-государственную модель освоения инноваций являются «наивным меркантилизмом», так как инновации воспринимаются не только публичными, но и частными акторами, которые не связаны жесткими государственными обязательствами и способствуют глобализации инновационного процесса, неизбежно выводя его за национальные рамки [Radice, 1998, р. 263–291].

Кроме того, немаловажно и то обстоятельство, что рассмотрение государств как равноценных феноменов и потому основополагающих элементов институционального анализа является допущением, продиктованным соображениями политической корректности, требующей безусловного признания каждого государственного суверенитета как равноценного во всех случаях. Однако если государственные суверенитеты Португалии и Франции равны с правовой точки зрения, это не значит, что экономические системы этих стран столь же равнозначны и не находятся в определенной иерархической зависимости. В последнем случае более адекватным может оказаться подход Валлерстайна, представляющего мир как иерархическую систему, а не сумму уникальных феноменов.