Сергей Кара-Мурза - Мысли быстрого реагирования

Фашисты исходили из фрейдистского сексуального образа: вождь-мужчина должен соблазнить женщину-массу, которой импонирует грубая и нежная сила. Это — идея-фикс фашизма, она обыгрывается непрерывно. Вся механика пропаганды представляется как соблазнение и доведение до исступления («фанатизация») женщины. Гитлер писал в «Майн кампф»: «В подавляющем большинстве простые люди имеют настолько женскую природу, что рассуждение возбуждает их мысли и их действия в гораздо меньшей степени, чем чувства и эмоции. Их чувства несложны, они очень просты и ограниченны. В них нет оттенков, все для них — любовь или ненависть, правильное или ошибочное, правда или ложь».

Опыт фашизма показал ограниченность тех теорий общества, в которых не учитывалась уязвимость общественного сознания перед наступлением иррациональности. Юнг, наблюдая за пациентами-немцами, написал уже в 1918 г., задолго до фашизма: «Христианский взгляд на мир утрачивает свой авторитет, и поэтому возрастает опасность того, что “белокурая бестия”, мечущаяся ныне в своей подземной темнице, сможет внезапно вырваться на поверхность с самыми разрушительными последствиями».

Потом он внимательно следил за фашизмом и все же в 1946 г. в эпилоге к своим работам об этом массовом психозе («немецкой психопатии») признал: «Германия поставила перед миром огромную и страшную проблему».

Он прекрасно знал все «разумные» экономические, политические и прочие объяснения фашизма, но видел, что дело не в реальных «объективных причинах». Загадочным явлением был именно массовый, захвативший большинство немцев психоз, при котором целая разумная и культурная нация, упрятав в концлагеря несогласных, соединилась в проекте, который явно вел к краху.

Почему уже после войны Юнг говорил о том, что проблема, которую Германия поставила перед миром, огромная и страшная? Потому, что это был лишь пример того, как идеологи разбудили и «раскачали» скрытые, скованные разумом и нравственностью устремления человеческой души — коллективное бессознательное, и этот зверь начал действовать способом, который невозможно было предсказать. Подобный слом произошел в СССР в конце 1980-х гг.

Поведение огромных масс населения нашей страны стало на время обусловлено не разумным расчетом, не «объективными интересами», а именно всплеском коллективного бессознательного.

Это поведение казалось той части народа, которая психозом не была захвачена, непонятным и необъяснимым. В некоторых частях сломанного СССР раскачанное идеологами коллективное бессознательное привело к крайним последствиям. Например, нет смысла искать разумных, пусть и эгоистических, расчетов в войне Армении с Азербайджаном или Кишинева с Приднестровьем.

Кто в 1990-е гг. поддержал Ельцина, если не считать ничтожное меньшинство «новых русских» с их разумным расчетом, и сбитую с толку либеральную интеллигенцию? Поддержали именно те, в ком взыграло обузданное советским строем коллективное бессознательное. Возникновение индустриальной цивилизации было очень болезненным «скачком из мира приблизительности в царство точности». И это царство — еще островок в мире, и нас тянет вырваться из него обратно в мир приблизительности.

Эти массы людей, освобожденные от рациональности заводов и КБ, правильно поняли клич Ельцина: «Я дал вам свободу!». В самом понятии рынок их слух ласкал эпитет — стихийный . А понятие плана отталкивало неизбежной дисциплиной рациональности. И к этим людям, пьяным и веселым, вооруженные истматом коммунисты взывали: выберите нас, мы восстановим производство и вернем вас к станку и за парты. И удивлялись, когда те шли голосовать за Ельцина или даже за Хакамаду.

Конечно, все мы испытываем тягу к такому бегству от цивилизации. Мы и совершаем порой такое бегство на время, отдыхаем душой. Но когда это происходит с половиной народа, и она начинает «жечь костры и в церковь гнать табун», то это — катастрофа. И чем она закончится — пока не ясно. И это — вовсе не возврат к досоветской российской цивилизации, это именно пробуждение в нас гунна. А гунн сегодня может сколько-то времени выжить, только истребляя все вокруг, — пока не иссякнет его страсть.

Сегодня в России в среде людей, воспитанных (и воспитываемых) в истмате, рациональность оттеснена в катакомбы, царит разруха в умах.

17.06.2013

Наукометрический подход к измерению «продукта» исследований приобрел большую популярность среди менеджеров и администраторов многих стран. Главным объектом наукометрических определений стала система научных коммуникаций, прежде всего массивы публикаций и уровень цитируемости авторов разных стран. Считается, что число публикаций отражает количество производимой научной продукции, а цитируемость этих публикаций — качество продукции.

Оба этих тезиса в общем случае неверны, и на основании таких измерений делать выводы нельзя. Научная публикация — это лишь «упаковка» научной продукции, вернее, один из многих видов упаковки. Можно ли сравнивать хотя бы количество продукции, не говоря уже о ее качестве, сравнивая число упаковок, не исследуя содержимое?

Важен и тот факт, что большая часть научно-технической информации передается не через формальные каналы (публикации), а через непосредственное личное общение и частную или полуформальную переписку. Эти каналы наукометрия не учитывает.

Что же касается цитируемости статей как меры научного вклада их авторов, то в качестве общего показателя оценки цитируемость использоваться не может (изучение библиографических ссылок с успехом применяется в науковедческих исследованиях для других целей).

Если бы работы всех авторов в одинаковой степени доводились до сведения мировой научной общественности (предположение заведомо неправильное), то высокая цитируемость какого-либо автора действительно указывала бы на то, что его вклад в науку высок.

Но низкая цитируемость автора не позволяет сделать вывода, что его научный вклад невелик.

Это становится ясно из рассмотрения «элементарного акта» цитирования. Автор, ссылаясь на другие работы, действует по принципу «все — или ничего», он или включает какую-то статью в библиографию, или не включает. Он оценивает ту работу, ссылку на которую помещает в библиографию своей статьи, в 1 балл, а все остальные работы, которые использовал в своем исследовании, но не может процитировать, — в 0 баллов. Но ценность тех работ, которые он использовал, вовсе не отличается так скачкообразно — или 0, или 1. И выходит, что работа с ценностью 0,99 балла все равно оценивается как бесполезная, она получает 0 баллов.

В среднем библиография статьи содержит около 10 ссылок — это лишь небольшая доля тех работ, результатами которых пользовался автор в своем исследовании (примем, что он действительно использовал самые ценные для его исследования работы).