Джордж Фридман - «Горячие» точки. Геополитика, кризис и будущее мира

Что являлось экстраординарным для того времени, так это тот факт, что Советский Союз не был единственным местом человеческой бойни в Европе. Если бы подобных мест больше не существовало, то объяснения могли бы оказаться весьма простыми. Русские представлялись отсталым народом, поэтому царившая в этой стране жестокость не была удивительной. Но, к величайшему изумлению, Германия, которая достигла самых больших высот общественного, интеллектуального и экономического развития в Европе, также погрузилась в подобный кошмар. Немцы начали сходить с ума параллельно русским, хотя до поры до времени им было далеко до сталинских масштабов массового убийства.

В России революционное движение было очень скоро выхвачено интеллектуалами из рук солдатских масс. В Германии революция делалась руками солдат, не старой аристократической военной верхушкой, а солдатами из окопов, теми, кто попал на войну, имея за душой очень мало, и кто вышел из войны, не имея ничего. В мире происходило очень много дискуссий о том, что сделало Гитлера властителем умов в Германии. Как представляется, в основе этого лежал факт, что он сам был рядовым ефрейтором, сражавшимся в грязи окопов наравне со всеми, с честью вынесшим все тяготы войны, за что его наградили Железным крестом. Он вступил в войну, не обладая ничем, и вышел из нее почти ослепшим из-за отравления ядовитым газом. Как и миллионы других солдат Первой мировой, как солдаты многих войн разных времен, он столкнулся с осознанием того, что все его личные жертвы были напрасны, что его персональные устремления оказались преданы, а возможные награды [19] Имеются в виду не военные медали и ордена. — Примеч. пер. — украдены. Гитлер не смог примириться с фактом поражения в войне после всего того, что он лично и остальные немецкие солдаты претерпели и отдали. Осознание большой жертвы, закончившейся поражением, вызывало внутренний протест, усиливавшийся идиотским Версальским мирным договором, который разорил немецкую экономику, а саму страну отдал в руки правительству либералов, абсолютно не представлявших, что делать дальше. Все это сделало Адольфа Гитлера и его оставшихся в живых товарищей озлобленными и во многом тоскующими по сильной армии.

Генрих Гейне, этнический еврей, являющийся одним из самых выдающихся немецких поэтов, в первой половине XIX века в какой-то мере предвидел, что может случиться с Германией:

Немецкая революция не станет оттого мягче и милосерднее, что ей предшествовали кантовская критика и фихтиевский трансцендентальный идеализм и даже натурфилософия. Благодаря этим учениям получили развитие революционные силы, ожидающие только дня, когда они смогут прорваться и наполнить мир ужасом и изумлением… Христианство — и в этом его величайшая заслуга — несколько ослабило эту грубую германскую воинственность, но искоренить ее не смогло, и если когда-нибудь сломится обуздывающий талисман, крест, то вновь вырвется наружу дикость древних бойцов, бессмысленное берсеркерское неистовство… Тогда из забытого мусора восстанут каменные боги, протрут глаза, засыпанные тысячевековой пылью, и, наконец, поднимется на ноги Тор со своим исполинским молотом и разгромит готические соборы.

Не смейтесь над моим советом, советом мечтателя, предостерегающего вас от кантианцев, фихтеанцев и натурфилософов. Не смейтесь над фантастом, ожидающим в мире явлений той самой революции, которая уже произошла в области духа. Мысль предшествует делу, как молния грому. А немецкий гром, конечно, тоже немец, он не особенно подвижен и приближается с некоторой медлительностью. Но он грянет, и тогда, услышав грохот, какой никогда еще не гремел во всемирной истории, знайте: немецкий гром попал, наконец, в цель.

Немецкий гром оказался, наверное, последней каплей, той соломинкой, которая переломила хребет Европы. Как указывал Гейне, он пришел из страны философов и грандиозных соборов. И он на самом деле прозвучал так ужасающе громко, как ничто во всей человеческой истории.

Люди, пережившие войну, были глубоко травмированы тем, через что им пришлось пройти, но одновременно они чувствовали, что им чего-то из этой ужасной жизни теперь стало не хватать. В их памяти война и армия остались как то, где было место дружбе, взаимопомощи, дисциплине и порядку. Для тех, кто оказался на проигравшей стороне, возвращение в мирную жизнь означало восприятие себя миром как «лузеров», возвращение в мир, который не принимал их за своих, в мир, в котором царил беспорядок. А память о том, что, может быть, никогда и не было реальностью, заставляла их тосковать по утраченному товариществу.

Все мужчины из поколения Гитлера, годные для службы, прошли через армию. Большинство чувствовало злость и презрение по отношению к Версальскому договору и правительству Веймарской республики. Версаль навязал такие условия, с которыми Германия не могла нормально жить. Состояние немецкой экономики сделало нищими попрошайками людей, которые ожидали уважения и достойного существования после того, как их тяжелейшая служба подошла к концу. Попрошайками было вынуждено стать и поколение их родителей, что было не менее ужасно. Когда бедняк теряет последнее, его жизнь меняется не очень сильно. Когда лишаются всего представители среднего класса, те, у кого было, что терять, их жизнь ухудшается кардинально. Германия потерпела поражение в войне, а цену за это поражение оказались вынуждены платить обычные люди, а не аристократы или дельцы черного рынка. Либерализм Веймарской республики являлся формой откровенной импотенции.

Адольф Гитлер был немцем, рожденным в Австрии. Он сражался на войне, рисковал своей жизнью, был ранен, вернулся домой в Германию без уважения, полагавшегося честному солдату, и с гигантской дырой в своих политических воззрениях. Германская аристократия и промышленная элита никуда не делись, но так же, как и верхние слои общества других стран Европы, они потеряли на войне доверие собственных народов. Либерализм в Германии был полностью дискредитирован на протяжении двадцатых годов и оказался неспособным ни отвергнуть унизительный Версальский договор, ни заставить элиты сделать хотя бы что-то для обеспечения минимально достойной жизни большинства граждан. Гитлер и жил в это время, характеризовавшееся культурным распадом общества, когда в головах царствовал интеллектуальный гедонизм, а принципы армейского порядка были отброшены за ненадобностью.

Гитлер оказался интеллектуалом особого свойства — не в академическом смысле. Он проживал свою собственную внутреннюю жизнь самоучки с идиосинкразией в восприятии внешнего мира. Отвергнутый записными интеллектуалами как эксцентричный чудак, он выработал свой собственный взгляд на человеческую историю и мир, который, как оказалось, получил громадную власть над умами. Такой человек, как Мартин Хайдеггер, интеллектуальная фигура, возвышавшаяся на философском горизонте всего XX века, преклонил колени перед Гитлером. Многие аналитики не придают большого значения этому, считая такой шаг Хайдеггера благоразумным оппортунизмом. Может быть, может быть. Только вот у него не было критической необходимости этого для того, чтобы выжить. Я подозреваю, что идеи национал-социализма в определенной степени стали для него убедительными и разумными если не благодаря академическому уровню детального анализа, то из-за интуитивного понимания сути вещей, пусть и не слишком развитого с научной точки зрения.