Сергей Катканов - Священная Русская империя

Офицеры ФСБ до сих пор с удовольствием называют себя чекистами и свои юбилеи отмечают в день создания ВЧК, а между тем, они стоят на страже либеральной конституции, за что Феликс Эдмундович проклял бы их, как перерожденцев и предателей.

А современные празднования юбилеев комсомола? Вот на сцену выходит губернатор и торжественно провозглашает: «Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым». Он просто в восторге от самого себя. А он хотя бы помнит, что комсомол — это коммунистический союз молодежи? Если ему так дорога его коммунистическая молодость, тогда почему он сейчас не с коммунистами? А если он отрекся от коммунистических заблуждений, тогда почему он так восхищается молодежной коммунистической организацией? Понятно, что у этого человека ни когда не было ни каких убеждений, ни какого мировоззрения. Это совершенно безыдейный человек. Такие люди — самые характерные фигуры современной власти.

Или вот открыли у нас в Вологде памятник маршалу Коневу. Иван Конев начинал свою карьеру с подавления крестьянских восстаний. В Никольском районе и до сих пор хорошо помнят, как этот палач–каратель саблей рубил безоружных крестьян. В самый раз — герой нашего времени. Конечно, Конева у нас прославляют, как освободителя Европы от фашистского ига. Только это фашистское иго длилось всего 4 года. А поработитель Европы Конев на полвека загнал народы Европы в коммунистическое иго. Его можно считать освободителем Европы только в одном случае — если коммунистическая диктатура — большое благо, тогда он, конечно, достоин памятника, но тогда почему же мы сами от этой диктатуры отреклись?

Вполне понятно, что происходит — власть заигрывает с ностальгическими настроениями граждан. Но это имело бы реальное идеологическое значение только в одном случае — если бы наверху планировали реставрацию советской власти. Однако, эти люди совершенно не хотят возвращения к власти коммунистов. И тогда получается, что все эти заигрывания с советским прошлым — лишь некий заменитель идеологии.

Характерный пример этой тенденции — преувеличенные усилия, которые власть вкладывает в празднование юбилеев победы в Великой Отечественной войне. Вполне понятно, зачем это делается. Власть усиленно ищет и всё никак не находит некую идею, которая объединила бы всех россиян. А тут — вот вам пожалуйста. Годовщины Великой Победы готовы праздновать все, независимо от политических убеждений, причем довольно искренне. Для национал–патриотов — это триумф русского народа. Для коммунистов — триумф компартии, которая конечно же была главным вдохновителем победы. Для либералов — это разгром нацистской тоталитарной диктатуры, победа над проклятыми антисемитами и расистами.

Власть как будто бы нашла всех объединяющую идеологию. Но это иллюзия. По одной простой причине. Смысл обретения общей идеи в том, чтобы она указывала нам путь вперед, в будущее, а прославление великой победы нам путь вперед не указывает, совершенно ни чего не говорит нам о том, какое будущее строить. Если, объединенные радостью общей победы, мы попытаемся идти вперед — мы будем двигаться вперед затылком и непременно расшибемся.

Радость победы — это нечто вроде бы как идейное, потому что это не о материальном, не об уровне жизни, не о повышении зарплат. На самом деле тут нет ни какой идеи. Ну да, мы победили в середине прошлого века. А дальше–то как жить? Во что верить, что любить, на что надеяться? Неизвестно.

Наверху до сих пор смертельно бояться дать внятную оценку советскому периоду нашей истории, пытаясь ограничиваться нечленораздельными бормотанием: «Многое, конечно, было плохо, но ведь что–то же было и хорошо». Так и есть, конечно, но это ни кому ни чего не объясняет. В жизни добро и зло перемешаны всегда, и сказать об этом — значит ничего не сказать. Всё же надо разобраться, добро или зло доминировало в советской власти. А чтобы ответить на этот вопрос, надо иметь четкие критерии оценки.

Вот, скажем, плановая экономика. То что она неэффективна, доказано жизнью, но то, что она имеет некоторые преимущества перед рыночной — это тоже бесспорный факт. За два десятка лет мы уже убедились, что рынок — не панацея. Может быть, надо развивать положительные стороны плановой экономики, постепенно избавляясь от отрицательных? Товаров, конечно, было бы меньше, чем сейчас, но, может быть, и хрен с ними? Товарное изобилие ни кому не принесло счастья.

Вообще, это вопрос полемический. А у нас, оценивая советскую власть, оценивают в основном экономическую модель, потому и не могут ни до чего договориться. А между тем, экономика — не главное, экономическая модель может быть по большому счету какой угодно.

Главной советской идеей было построение коммунизма в СССР с последующим распространением его на весь мир. Сегодня несостоятельность коммунистической идеи уже ни у кого не вызывает сомнений. Нам 70 лет отравляли мозги ложью. Вся советская идеология от начала и до конца была построена на лжи. И когда сегодня иные мыслители рассуждают о «ценности советского периода нашей истории», они о чем вообще говорят? О том, что жить по лжи тоже по своему неплохо?

Кто–то может сказать, что пусть коммунизм — химера, но социализм мы всё–таки построили, и он был лучше капитализма. Как ни странно, в чем–то он и правда был лучше. Так насколько значимо то лучшее, что было у нас, и насколько оно перевешивает худшее?

И вот тут уместно вспомнить, что СССР был единственной в мире страной государственного атеизма. Атеизм был обязателен для всех, он–то и был основой нашей идеологии. Сегодня, когда некоторые православные, всё позабыв, начинают «агитировать за советскую власть», я обычно спрашиваю: «Вам, верующим людям, хотелось бы вернуться в страну государственного атеизма?» И агитация сразу прекращается.

Или, может быть, кто–то думает, что из той жизни достаточно было убрать государственный атеизм, и она стала бы вообще замечательной? А вот и нет. Из той жизни атеизм невозможно было убрать, потому что он был органичной, принципиальной частью той идеологии. Сама коммунистическая идея, идея вроде бы экономическая и политическая, была по сути своей религиозной: «Нам не нужен рай на небесах, мы построим рай на земле».

Социализм — это не определенный способ распределения материальных благ, это определенный способ отношения к религии. Экономическая модель там была вторичной, и она в принципе могли быть другой. А вот отношение к религии не могло быть другим в рамках того строя. Научный коммунизм — это наука жить без Бога.

Нам это кажется странным? Нас ведь учили, что в основе всего лежат экономические процессы, а отношение к религии — дело десятое. Но в том всё и дело, что эта «замороченность экономикой» — прямое следствие изгнания Бога из жизни. Если нам говорят, что в основе жизни лежат экономические процессы — это уже религиозная идея, точнее — антирелигиозная.