Константин Душенов - Геополитика апокалипсиса. Новая Россия против Евросодома

Зато третий «жмурик» был вполне традиционный. Зэк-наркоман повесился в камере штрафного изолятора. К этим трём можно добавить ещё одно «тяжкое телесное»: на сельхозработах пьяные «козлы» избили молодого парня. Спасти его удалось, но пришлось удалять селезёнку…

Вообще кровь и смерть на зоне – дело обычное. И связано это вовсе не с особой кровожадностью «спецконтингента». То есть и этот фактор, конечно, имеет место быть: сидят в тюрьме по большей части люди решительные и не склонные к сантиментам. Но главное, всё же, не это. Главное, что на зоне рычагов влияния на человека, как ни странно, не так уж и много. Это на воле мы укутаны, как в плотный кокон, в сложную и многомерную социальную среду, связаны с ней тысячами невидимых нитей, дёргая за которые, можно добиваться от нас нужной реакции.

Жена, сослуживцы, друзья – каждый из них по-своему добивается от нас желаемого результата. На работе, например, начальник может прилюдно отругать нас, понизить в должности, послать в отпуск зимой и т. д. На зоне ничего этого нет, у зэка оборваны все привычные нам социальные связи. Там есть два главных способа влияния: слово и, – сразу, без каких-либо переходных ступеней – насилие. Поэтому, кстати, бывалые зэки стремятся как можно дольше «перетирать» спорный вопрос на словах. Так как слишком хорошо знают: там, где кончаются слова, начинает литься кровь.

Впрочем, много смертей на зоне случается и по бытовым, так сказать, причинам. От равнодушия, или от отсутствия медицины, например. В том же Княжево незадолго перед моим заездом умерла от менингита молодая зэчка (в этой колонии есть женский отряд). Девочка умирала несколько дней. К ней не раз вызывали местного «лепилу», а он всё твердил: « Она же наркоманка. Это ломка. Нечего ширятся всякой дрянью, и проблем не будет… »

Но всё это вовсе не исключает обычных человеческих проявлений, которые выглядят иногда весьма странно на мрачном фоне тюремной жизни. Так, например, в княжевском карантине я повстречался с большим любителем исторического чтения, Сашей Рокотовым. Было ему от роду 32 года, из которых 14 лет он провёл за решёткой. Первую свою ходку оттянул ещё на малолетке. « Лет до 28, – говорил он мне, – я вообще разницы между волей и тюрьмой не чувствовал. Мне и там и там было удобно. А вот теперь… Дочка у меня растёт маленькая. Хочу к ней… »

При этом, услышав как-то вполуха, что я имел отношение к историческим исследованиям, он вцепился в меня с вопросами и спорами, демонстрируя поразительно ясные исторические познания. Видя моё удивление, сказал: « Люблю я это дело. Я когда в СИЗО заезжаю, первым делом в тюремной библиотеке все исторические книги читать беру ». Кончилось это тем, что специально для него я попросил жену прислать с воли книгу митрополита Иоанна «Самодержавие Духа» как самый полный и ясный взгляд на русскую историю с православной точки зрения. Он долго не возвращал её. Я уж было подумал: всё, пропала книга. Но потом он всё же вернул её мне, признавшись: « Тяжело было читать. Непривычно. Но интересно… »

Одной из наиболее распространённых форм «воспитательного влияния» на зэков является так называемая «постановка на профилактический учёт». Смысл этой иезуитской процедуры таков: создание неугодным осужденным дополнительных сложностей и ограничений режима содержания. Причём, поскольку это мероприятие является «профилактическим», то оно может применяться, как явствует из названия, для профилактики нарушений, то есть по отношению к зэку, который пока ещё ничего предосудительного не совершил, но, по мнению, администрации, может совершить в будущем…

Такого неблагонадёжного зэка вызывают на заседание специальной комиссии. И на этой комиссии опер, или начальник отряда, или любой другой представитель администрации торжественно провозглашает, что де «по оперативным данным» есть основания полагать, что осужденный имярек склонен к… Дальше следует широкий набор тюремных трафаретов: «склонен к побегу», «склонен к посягательствам на половую неприкосновенность», «склонен к провоцированию массовых инцидентов», «склонен к употреблению наркотиков» и т. п. Комиссия, естественно, голосует за то, чтобы поставить неблагонадёжного осужденного имярек на профилактический учёт. И с этого момента горемыку ждёт множество дополнительных сложностей в его и без того нелёгкой лагерной жизни.

Если ты «склонен к побегу», то каждый час, за исключением ночного сна, ты должен отмечаться у оперативного дежурного: « Вот, мол, я. Никуда не сбежал. » Учитывая время на дорогу до дежурки и обратно, в промежутке остаётся минут сорок, в течение которых тебя ещё норовят загрузить какой-нибудь «общественно полезной» деятельностью. Шконки всех профучётников должны стоять непосредственно у входа в барак, чтобы ночью проверяющий первым делом видел, на месте ли они. А значит, самые удобные места – в углу, подальше от сквозняков и любопытных взглядов – им недоступны.

На бирке у каждого из них появляется специальная опознавательная полоса: у склонных к наркомании – зелёная, у побегушников – красная. Все они, независимо от того, к чему «склонны», обременяются дополнительными ежедневными построениями.

В Княжево, например, такие построения ежедневно проводятся восемь раз: в восемь утра, в десять, в двенадцать, в тринадцать сорок пять, в шестнадцать, восемнадцать, двадцать и двадцать один тридцать. Плюс особое внимание оперов, плюс невозможность уйти по УДО, плюс множество иных тюремных мелочей, по отдельности, быть может, и не очень обременительных, но в целом создающих весьма тягостную и давящую атмосферу…

Меня на профучёт поставили сразу же, как только я вышел из карантина. Правда, учитывая редкую «экстремистскую» статью, долго думали, к чему же я «склонен», в какую графу журнала неблагонадёжных меня надо внести. Начальник моего отряда, майор Дроздецкий, был в это время в отпуске. А когда вернулся, вызвал меня к себе в кабинет, внимательно оглядел с ног до головы, выдержал эффектную «мхатовскую» паузу и мрачно спросил: « Ты что, Душенов, и впрямь такой опасный, как мне сказали? »

Впрочем, впоследствии у нас с ним установились вполне приличные, уважительные, в чём-то даже доверительные отношения. Узнав, что я 10 лет прослужил на флоте, а последняя моя должность в плавсоставе была майорская (по-флотски – капитана третьего ранга), он бодро резюмировал: « Ну вот: ты майор, и я майор. Договоримся » Я не стал его разочаровывать, скрыл, что до «кап три» так и не дослужился…

Дроздецкий был человек не без юмора. Решая, к каким профучётникам меня приписать, он рассудил так: « Я смотрел твоё дело. Твой приговор ведь как-то связан со средствами массовой информации, верно? Так вот: ты будешь у нас склонным к «массовым инцидентам». Хоть одно слово общее будет. А иначе некуда тебя вписать. Не к наркоманам же! »