Елена Иваницкая - Один на один с государственной ложью

«Октябренком очень хотел стать, пионером также» (Л. С. Интервью 10. Личный архив автора).

Драматическая семейная ситуация и особая доверительность детско-родительских отношений вызывала в редчайших случаях откровенное обсуждение вступления в пионеры как политического акта:

«Детство у меня было очень счастливое, деревенское, друзей-сверстников было много, кино каждый день, маму я страшно любила, а она меня… И никаких политических интересов за собой не припомню. Политика была где-то на другой планете. Так было до тех пор, когда надо было вступать или не вступать в пионеры. То есть я и спрашивать у мамы не собиралась – все вступали и я туда же. Кроме того, мне нравились галстуки. Но тут мама сказала, скорее даже предупредила: тебя могут не принять. Я знала, что мама сидела в лагере, что я там родилась, но как-то это не связывалось у меня с возможностью или невозможностью носить красный галстук (мне хотелось не шелковый, а сатиновый, он казался красивей, возможно, потому, что его в наши времена носили уже довольно редко; он был настоящий , старинный…). Из маминого объяснения мне стало понятно, что вступать в пионеры не стоит, хотя бы потому, что могут не принять из-за маминой судимости… Ну, я и не вступала. Но в конце концов вступила, потому что, во-первых, очень-очень позвали, а во-вторых надвигалось ноябрьское факельное шествие пионеров и комсомольцев через весь поселок к братской могиле неизвестных красноармейцев, похороненных у водокачки. Уж очень мне хотелось принять участие. Я и приняла» (А. Б. Интервью 4. Личный архив автора).

Лично я ко вступлению в пионеры отнеслась со скукой, с неловкостью и даже ничего не «изобразила» перед поздравившей меня мамой. Хотя понимала, что надо бы изобразить радость и ответственность.

У моего собеседника А.К. на пионерские годы пришелся резкий перелом мироотношения: «Финал детсада и начальная школа до 4 класса – период полного подчинения идеологии, период обожания Сталина (мой отец – думал я – немножко похож на Сталина). Прямого давления не было, я и без того был впечатлительный и пылкий мальчик и в каком-то смысле был романтиком строя, формы, красных галстуков. Пионерия и власть старших меня убаюкивали, мне было хорошо и комфортно в этом деревянном царстве единства, все были бедные, все ненавидели поджигателей войны… я хотел быть как Ленин, учился на пятерки, точил карандаши как Ленин… дома гладил сам шелковый пионерский галстук, учился подшивать воротничок… Думаю, что суггестия партийной опеки в школе и отчасти в семье до 10 лет работала весьма эффективно… и вдруг! И вдруг (пубертация) в 12 лет я восстал. Все, что говорили старшие, все, что орали по радио, все, что делалось строем, по ранжиру, вызвало у меня смех, отвращение и полное отрицание. Кульминация – я написал школьное сочинение о том, что Павел Корчагин не может быть примером для нас, потому что он фанатик… и мне этот выпад сошел с рук, обсуждение в классе шло вяло и скучно. Финал хрущевской эпохи вообще был безвольным… Одним словом, лозунги работали только на уровне эмоций, а стоило только включить мозги и химеры патетики начинали пятиться» (А. К. Интервью 6. Личный архив автора).

В 1977 году в Ярославском пединституте маленьким тиражом вышел сборник, в котором даны результаты анкетирования детей, вызвавшие у педагогов удивление и тревогу. В анкете были «открытые» вопросы про друзей и общение, интересы и увлечения. «Большую озабоченность вызывает следующее обстоятельство: только 6% учащихся отметили, что они удовлетворяют свои интересы в деятельности пионерской организации» (Взаимодействие школы, семьи и общественности в коммунистическом воспитании подрастающего поколения. Межвузовский сборник научных трудов. Вып. 163. – Ярославль: ЯГПИ, 1977, с. 20). Удивляться можно только тому, что дети вообще вспомнили о пионерской организации при таких сюжетах. Вспомнили, наверное, те, кто во дворце пионеров какой-нибудь кружок посещал. Если бы вопросы были «закрытые» и среди возможных ответов значилась бы пионерия, ученики ответили бы правильно, и пионерская организация набрала бы нужные проценты. А без подсказки вышел конфуз, потому что в реальности пионерская организация в жизни детей не значила ничего, кроме растраченного попусту времени.

К возрасту вступления в комсомол подростки уже обдумали «мир, в котором они живут», и относились к нему противоречиво. Критические и тягостные мысли и переживания, а часто и полное нежелание вступать в ВЛКСМ у многих сочетались гордостью за Советский Союз.

«Я гордился, что мы сильные, справедливые, победили фашистов, летаем в космос. Я радовался, когда вступал в пионеры и в комсомол, и мои родители с пониманием относились к моей радости. Но я точно знал, что комсомолом все и ограничится: партия – это было табу. Никто из родителей в КПСС не был, и я не стремился. Тут начиналась какая-то зона какой-то неловкости. Вступать было нельзя, потому что нельзя. Не то чтобы партийные были плохие, нет. Но тебе вступать не надо. Аксиома» (Р. А. Интервью 5. Личный архив автора).

«К комсомольскому возрасту вся моя „партийная гордость“ ушла в полный ноль, даже комсомольский билет забирал из райкома месяца три – не из протеста, а просто лень было. Родители меня отругали за это (потому что, видимо, отругали их). Хотя, может, и из протеста, поскольку в 15—16 лет уже умеешь отличать добрую сказку от лицемерия, пустого ритуала собраний, где по нескольку раз читались одни и те же доклады. Относились мы к этому, как к темной, но не смертельной стороне жизни, которую надо просто перетерпеть. С тех пор я „ничего не член“ и не буду им никогда» (А. Г. Интервью 3. Личный архив автора).

«Да, гордилась. Но только не строем, не какой-то там партией, не тем, чем неведомые мне начальники хотели бы, чтоб я гордилась. Гордилась, что фашизм победили, что страна огромная и много в ней людей замечательных, разных, но повсеместно понятных, родных. Что литература великая. Что жить интересно. Я уже в юные годы могла очень легко и бесстрашно уехать куда угодно, от северного Урала до Крыма или Ленинграда, и везде встретить милых сердцу и значительных людей. Вступать в комсомол не спешила, уже более или менее по идейным причинам – туфтой все это казалось, да и собрания комсомольские в школе были страшно скучные. Но в конце концов тоже вступила – когда после восьмого класса ушла в вечернюю школу и стала работать лаборанткой в школе дневной. Моя подруга, молоденькая учительница биологии Света Шилова была единственной комсомолкой среди учителей, она меня позвала в комсомол, чтобы нас стало двое и чтобы вместе выпускать смешную общешкольную (для учителей и учеников) стенгазету. Один номер действительно выпустили, длинный, на все лестницу. Сатирические стишки для газеты сочиняла моя политическая мама» (А. Б. Интервью 4. Личный архив автора).