Ричард Прам - Эволюция красоты. Как дарвиновская теория полового отбора объясняет животный мир – и нас самих

Чтобы лучше понять суть спора между Дарвином и Уоллесом относительно полового отбора, полезно сравнить ценность красоты с ценностью денег. Согласно старому золотому стандарту доллар имел ценность, поскольку им можно было оплатить крупинку золота. Стоимость доллара задавалась его обеспечением [80]: иначе говоря, доллары имели ценность, потому что они выступали как замена некой реальной ценности, а именно золота. Но в середине XX века экономисты и правительства пришли к осознанию, что ценность денег – это скорее «социальная уловка» [81]. Сегодня доллары обладают ценностью просто потому, что люди договорились между собой, что доллары обладают ценностью. Никаким золотом они не обеспечены.

Адаптационистский подход к красоте напоминает золотой стандарт. Согласно ему красота не обладает собственной ценностью; она приобретает значение лишь потому, что имеет обеспечение – хорошие гены или прямую выгоду. Напротив, дарвиновско-фишеровский взгляд на красоту больше напоминает современные валюты. Красота обладает ценностью просто потому, что у животных развилось согласие, что она обладает ценностью. Она не имеет обеспечения, а потому может эволюционировать сама по себе. Красота, как и деньги, это «социальная уловка», и нулевая модель Ланде – Киркпатрика представляет собой ее математическое описание.

Убежденные сторонники возвращения к золотому стандарту по-прежнему верят, что отход от него безрассуден, нерационален и даже аморален. Подобно этим приверженцам золотого стандарта в эволюции, современные сторонники Уоллеса уверены, что за каждым брачным украшением должен скрываться некий эволюционный горшок с золотом, заполненный хорошими генами или прямыми выгодами, которые определяют выбор полового партнера. Свои убеждения они защищают соображениями гармонии и смысла, а любой другой взгляд тут же объявляют безнравственным.

Эта аналогия также помогает понять, почему «красота просто так» может считаться валидной нулевой моделью эволюции путем полового отбора. Представьте себе, что в следующий раз, когда вы увидите в небе радугу [82], перед вами тут же возникнет маленький лепрекон [83]в зеленом костюмчике и пообещает, что на конце радуги вы найдете горшок с золотом. Тогда задайте себе вопрос: «А какова нулевая гипотеза?» Очевидно, нулевая гипотеза состоит в том, что радуга представляет ценность сама по себе, а никакого золота под ней нет. И до тех пор, пока вы не найдете этот горшок на конце радуги и не получите возможность опровергнуть нулевую гипотезу, вам придется ее придерживаться. Точно так же адаптивный выбор полового партнера подразумевает, что за каждой без исключения брачной демонстрацией припрятан горшок с условным эволюционным золотом – хорошими генами и прямыми выгодами. И какова же нулевая гипотеза в этом случае? Очевидно, она гласит, что нет никаких хороших генов и прямых выгод, если только вы не докажете обратное. Обязанность доказательства при этом лежит [84]на том, кто верит в адаптивный половой отбор. Некоторые из этих демонстраций действительно окажутся индикаторами качества полового партнера. А другие (на мой взгляд, подавляющее большинство) не окажутся. И в метафорических эволюционных лепреконов мы должны верить ничуть не больше, чем в маленьких зеленых, которые пообещают нам золото под радугой!

Любопытно, что наука о половом отборе имеет также некоторые черты сходства с экономикой. В обеих этих дисциплинах идут активные споры о природе и значении «рыночных пузырей». В последние десятилетия XX века мы стали свидетелями развития нового капитализма, так сказать, в американском стиле, особенность которого заключается в возросшей сложности математических моделей инвестирования и управления рисками, а также систематического устранения регуляторного контроля, позволяющего обуздать наиболее рискованные действия финансовых учреждений. Предполагалось, что новая модель приведет к новой эре небывалого экономического роста и благоденствия. В действительности же она привела к мировому финансовому кризису 2008 года. Очевидно, в новой экономической модели, которая должна была устранить всякую возможность подобных кризисов, оказался какой-то фундаментальный изъян. В чем же был просчет экономистов?

Их главной ошибкой оказалась априорная вера в абсолютно рациональную идею, гипотезу эффективного рынка, согласно которой при открытом доступе к достоверной информации свободные рынки всегда смогут определить истинную, объективную ценность любого актива. В соответствии с гипотезой эффективного рынка возникновение экономических пузырей невозможно. Звучит знакомо, не правда ли? Как заключил экономист Пол Кругман, «вера в эффективный рынок до того ослепила многих, если не всех экономистов, что привела к возникновению крупнейшего финансового пузыря в истории» [85].

Мне кажется, что большинство биологов-эволюционистов точно так же ослеплены адаптационизмом и не способны воспринять реальность арбитрарного выбора полового партнера.

Исследуя дальше параллели между наукой о половом отборе и циклами мирового бизнеса, я однажды встретился за ланчем с моим соседом и коллегой по Йельскому университету лауреатом Нобелевской премии по экономике Робертом Шиллером. Известный специалист по рынкам жилищного строительства и приверженец идей поведенческой экономики, Шиллер в 2005 году получил прозвище «Мистер Пузырь» в статье газеты New York Times, в которой он предсказал падение цен на недвижимость на 40 процентов при жизни следующего поколения. Его пророчество сбылось всего лишь через три года.

В своей книге «Иррациональный оптимизм», которая после выхода в 2000 году уже успела стать классикой, Шиллер привел пример того [86], какую роль играет человеческая психология в волатильности экономических рынков. Он писал, что спекулятивный пузырь на финансовом рынке возникает, когда рост цен подстегивает инвестиционное доверие и ведет за собой все возрастающие ожидания будущей выгоды. В результате возникает контур положительной обратной связи, в котором каждое повышение стоимости актива стимулирует еще большее доверие, большие ожидания, большие инвестиции и еще более высокие цены. Эта положительная обратная связь в экономике напоминает базовую динамику механизма «красоты просто так». Брачные демонстрации, равно как и стоимость активов, находятся под влиянием одной лишь популярности, не имея под собой никаких внешних источников обеспечения.

Я спросил Боба, как он относится к идее о том, что в системах взглядов макроэкономики и эволюционной биологии есть много общего. Он был особенно ошеломлен тем, насколько близкими оказались воззрения сторонников теории эффективного рынка и биологов-эволюционистов, стоящих на позициях адаптационизма. То, что он ответил мне, полностью соответствовало моим собственным мыслям: