Ричард Прам - Эволюция красоты. Как дарвиновская теория полового отбора объясняет животный мир – и нас самих

«Для многих экономистов само существование какого-либо актива определенной цены подразумевает, что эта цена объективно отражает его стоимость. Это очень похоже на утверждение, что существование какого-либо дерева или птицы в определенной среде доказывает, что это дерево или птица достигли оптимального состояния для выживания, раз их еще не вытеснили экологические конкуренты. В обоих случаях каждый опирается на свои взгляды, толкуя явления окружающего мира именно так, чтобы они подтверждали эти взгляды» [87].

Подобная логика исследователей приводит к возникновению эмпирических интеллектуальных дисциплин, назначение которых заключается в подтверждении собственных взглядов исследователей, а не в объективном и непредвзятом познании мира.

Для названия вышедшей в 2009 году книги [88]по поведенческой экономике Боб и его соавтор, Джордж Акерлоф, воскресили термин «животный инстинкт», который ввел Джон Мейнард Кейнс, обозначив им психологические мотивации, влияющие на принятие людьми экономических решений. В этой книге они пишут, в частности, о том, что исследования «животного инстинкта», то есть иррационального поведения человека, в экономике не поощрялись, причем именно потому, что иррациональные факторы рассматривались как по определению ненаучные и не стоящие рассмотрения серьезной наукой. В этом я увидел ироническую параллель со стремлением биологов-эволюционистов отказать в «животном инстинкте» самим животным! Теория адаптивного полового отбора предполагает, что половое влечение всегда находится под строгим контролем исключительно рационального подхода к выбору наилучшего партнера по его внешним качествам. По прихоти нелепого, вывернутого наизнанку антропоморфизма теперь страсти у животных считаются более рациональными, чем наши собственные.

Через несколько недель после нашей беседы с Бобом группа экономистов опубликовала [89]результаты рандомизированного контролируемого исследования [90]по динамике интернет-популярности. Случайным образом меняя рейтинги «нравится» и «не нравится» в разделах комментариев к публикациям на крупном новостном веб-сайте, исследователи показали, что популярность может расти исключительно благодаря самой популярности, совершенно независимо от реального качества контента. Авторы назвали это явление «положительным стадным эффектом». Иными словами, появление вирусного контента тоже может относиться к вещам, которые «случаются просто так». Когда я в следующий раз увиделся с Бобом, то упомянул об этом исследовании как об очень наглядном экспериментальном доказательстве роли положительной обратной связи в образовании произвольных «пузырей популярности». «А ты собираешься писать об этом в своей книге? – спросил он. – Потому что я как раз подумывал тоже рассказать об этом исследовании в своей!» Кто бы мог представить, что однажды орнитолог и экономист будут соперничать за упоминание одной и той же научной публикации?

Аргус и многие другие птицы, о которых мы будем говорить на страницах этой книги, бросают мощный эстетический вызов общепринятой, адаптационистской эволюционной теории. Пусть в настоящий момент весьма популярна уоллесовская теория адаптивного выбора полового партнера, но без более широкого дарвиновского подхода к эстетике мы никогда не сможем в полной мере оценить сложность, разнообразие и эволюционную радиацию красоты в природе. Только гипотеза «красоты просто так» открывает возможность истинного погружения в безмерное многообразие брачных украшений и демонстраций.

Впрочем, я не сомневаюсь, что честные, эффективные и полные смысла сигналы, извещающие о качестве полового партнера, тоже могут возникать в ходе эволюции. Бывают обстоятельства, в которых брачные предпочтения действительно подвергаются естественному отбору. Кроме того, возможны обстоятельства, при которых честный сигнал эволюционирует так мощно, что он уже не будет размываться иррациональной эстетической тягой, даже избыточной. Но нам никогда не удастся постичь истинное разнообразие природы, если мы будем исходить из того, что данное предположение верно всегда и везде. Мы нуждаемся в неадаптивной нулевой модели, чтобы допустить принципиальную опровергаемость гипотезы адаптивного выбора полового партнера. Иначе наша наука перестанет быть наукой.

При всем моем скептическом отношении к идее адаптивного полового отбора я не готов заявить, что «король-то голый» [91]. На самом деле, я готов поверить, что король одет, допустим, в набедренную повязку. Иначе говоря, я прогнозирую, что возникновение подавляющего большинства межполовых сигналов может объясняться исключительно арбитрарными эволюционными следствиями «красоты просто так», тогда как парадигма адаптивного полового отбора, скорее всего, может объяснить примерно такую же долю межполовых сигналов в природе, какую прикрывает на теле упомянутое скромное одеяние. Но как нам выяснить, насколько правилен этот прогноз? Единственный путь, доступный для биологов-эволюционистов, – это вооружиться концепцией «красоты просто так» в качестве нулевой модели эволюции выбора полового партнера и посмотреть, куда приведет нас наука.

Как и почему красота менялась в пределах одного вида птиц и между разными видами на протяжении миллионов лет? Чем определяется, чт о именно каждый вид считает красивым? Или, вкратце, что такое эволюция птичьей красоты?

На первый взгляд может показаться, что найти ответы на эти вопросы невозможно, но в действительности у нас есть немало научных инструментов, с помощью которых мы вполне продуктивно можем приступить к их поиску. Одна из основных трудностей в постижении эволюции красоты заключается в невероятной сложности брачных ритуалов животных и предпочтений в выборе полового партнера. К счастью, нам не нужно изобретать какое-нибудь новое модное направление «системной науки», чтобы изучать сложные эстетические репертуары животных, потому что такая наука уже существует: ее традиционно называют естественной историей, и она занимается наблюдением и описанием живых организмов в их природной среде обитания. Естественная история является важнейшей составляющей дарвиновского научного метода и во многом остается тем мощным фундаментом, на котором зиждется современная эволюционная биология.

После того как сведения об отдельных видах будут собраны, нам нужен другой научный метод, который позволил бы сравнивать и анализировать их таким образом, чтобы раскрыть сложную, зачастую иерархическую эволюционную историю видов. Научная дисциплина, которая позволяет проводить такие исследования, называется филогенетика. Филогения – это история эволюционных связей между организмами; то, что Дарвин в свое время назвал «великим Древом жизни».