Ребекка Склут - Бессмертная жизнь Генриетты Лакс

«Всю жизнь я ждала, что он произнесет эти слова, — плача, сказала она. — Мне только не хотелось, чтобы для этого ему пришлось оказаться взаперти в тюрьме». Но затем повторила: «Это меня не остановит. Я хочу сосредоточиться лишь на хорошем, например что я увижу клетки своей матери и узнаю о сестре». Итак, мы отправились в Краунсвилл, каждая на своей машине.

Не знаю, какой я ожидала увидеть бывшую «больницу для сумасшедших негров», но уж точно не такой, какой она предстала перед нашими глазами. Больничный центр в Краунсвилле оказался раскинувшимся на 1200 акров [480 га] кампусом с ярко-зелеными холмами, идеально подстриженными газонами, пешеходными дорожками, плакучими вишневыми деревьями и столиками для пикников. Веранда основного здания из красного кирпича с белыми колоннами была украшена широкими креслами и люстрами. На вид это было приятное местечко, где хорошо потягивать мятный джулеп или сладкий чай. В одном из старых больничных зданий теперь находился продовольственный банк; в других располагались Отдел расследования уголовных преступлений, альтернативная средняя школа и отделение Ротари-клуба.

Войдя в главное здание, мы прошли мимо пустых кабинетов и попали в длинный пустой белый коридор, говоря: «Привет», «Есть кто-нибудь?» и «Странное место». Потом в конце коридора мы обнаружили белую дверь, покрытую многолетним слоем грязи и отпечатков пальцев. На ней кривыми печатными трафаретными буквами было выведено: «МЕДИЦИНСКИЕ ЗАПИСИ». Ниже надпись буквами помельче гласила: «ПРОХОДА НЕТ».

Дебора взялась за дверную ручку и глубоко вздохнула. «Мы готовы к этому?» — спросила она. Я кивнула. Схватив одной рукой меня за руку, второй она открыла дверь, и мы шагнули внутрь.

Мы оказались в прочной белой железной кабине, которая вела в комнату медицинских записей — пустое, размером со склад помещение, в котором не было ни персонала, ни больных, ни стульев, ни посетителей, ни медицинских записей. Окна были заперты и затянуты проволокой и грязью, а серый ковер пошел волнами из-за тысяч ног, ступавших по нему за десятки лет. Вдоль комнаты стояла стена из шлакоблоков по пояс высотой, разделявшая зону ожидания от зоны AUTHORIZED PERSONNEL ONLY («Только для сотрудников»), где стояло несколько рядов высоких пустых металлических полок.

«Не могу в это поверить, — прошептала Дебора. — Все записи пропали?» Она провела рукой по пустым полкам, бормоча: «1955-й — в этот год они ее убили… я хочу эти записи… я знаю, что это было что-то нехорошее… Иначе с чего бы им было избавляться от них?»

Не было нужды спрашивать, действительно ли в Краунсвилле произошло что-то ужасное — мы ощущали ужас, исходивший от самих стен.

«Пойдем, найдем кого-нибудь, кто сможет нам что-нибудь рассказать», — предложила я.

Мы забрели в другой длинный коридор, и Дебора принялась кричать: «Простите! Нам нужно найти медицинскую запись. Кто-нибудь знает, где это?»

В конце концов из одного кабинета высунула голову молодая женщина и указала нам на другую дверь дальше по коридору, где еще кто-то отправил нас дальше. Наконец, мы очутились в кабинете высокого мужчины с густой белой бородой Санта Клауса и дикими кустистыми бровями. Дебора бросилась к нему со словами: «Привет, я Дебора, а это мой журналист. Возможно, вы слышали о нас, о моей маме в истории с этими клетками. Нам нужно найти одну медицинскую запись».

Мужчина улыбнулся. «Кем была ваша мать и о каких клетках идет речь?» — уточнил он.

Мы объяснили причину своего визита, и он ответил, что медицинские записи хранятся в другом здании и вообще от прошлого в Краунсвилле мало что сохранилось. «Хотел бы я, чтобы у нас был архивист, — заметил он, — боюсь, что я вроде бы как выполняю его работу».

Мужчину звали Пол Лурц, по должности он был директором по развитию персонала. Однако он также исполнял роль социального работника, специализировавшегося в области истории — его основной страсти. Он пригласил нас пройти в его кабинет.

«В сороковых и пятидесятых годах на лечение черных выделялось не слишком много средств, — произнес он. — Боюсь, в те времена Краунсвилл был не самым приятным местом».

Он взглянул на Дебору: «Ваша сестра находилась здесь?»

Та кивнула.

«Расскажите мне о ней».

«Мой отец говорит, что в голове она навсегда осталась ребенком», — ответила она, достала из кошелька помятую копию свидетельства о смерти Эльси и принялась медленно читать его вслух: «Эльси Лакс… причина смерти: а) дыхательная недостаточность, б) эпилепсия, в) церебральный паралич… Провела пять лет в Краунсвилльской государственной больнице». Она передала Лурцу фотографию своей сестры, висевшую раньше на стене у Захарии: «Не верю, что у моей сестры было все это».

Лурц покачал головой. «Судя по этой фотографии, не похоже, что у нее церебральный паралич. Какой красивый ребенок».

«У нее бывали припадки, — сказала Дебора, — и она так и не смогла научиться пользоваться туалетом. Но мне кажется, она просто была глухой. У меня и моих братьев есть небольшая глухота из-за нерва, потому что наши родители — двоюродные брат и сестра и у них был сифилис. Иногда я думаю, что если бы кто-нибудь научил мою сестру языку глухонемых, то она, может быть, была бы до сих пор жива».

Лурц, скрестив ноги, сидел на стуле и рассматривал фотографию Эльси. «Вы должны быть готовы, — мягко сказал он Деборе, — иногда знание может приносить такую же боль, как и незнание».

«Я готова», — ответила она, кивнув.

«У нас были серьезные проблемы из-за асбеста, — сказал он. — Пострадала большая часть наших записей пятидесятых годов и ранее. Вместо того чтобы очистить каждую страницу записей, дабы сохранить их, администрация решила сложить все в мешки и захоронить».

Он прошел в камеру хранения рядом со своим столом, вдоль стен которой выстроились ряды полок и картотечных шкафов. В дальнем углу лицом к стене был втиснут небольшой столик. Лурц начал работать здесь с 1964 года, будучи еще двадцатилетним студентом-интерном, и имел привычку собирать документы, потенциально обладающие исторической ценностью: истории болезни, копии старых отчетов о приеме больных, которые привлекли его внимание, — наподобие малыша-сироты, поступившего слепым на один глаз и с деформациями лица, или ребенка постарше, госпитализированного без каких-либо явных психиатрических отклонений.

Лурц скрылся в хранилище, и оттуда послышалось ворчание вперемешку с громкими глухими ударами и шаркающими звуками: «Было тут несколько… я их вытаскивал пару недель назад… А! Вот они». Он вышел из камеры, неся в руках пачку распухших книг с толстыми кожаными корешками и темно-зелеными тряпичными переплетами. Все они покоробились от времени и были покрыты пылью, а толстая бумага внутри пожелтела.