Игорь Дамаскин - Вожди и разведка. От Ленина до Путина

Но обстановка еще не становилась нормальной. Все 42 советские ракеты, боеголовки к ним и стратегические бомбардировщики Ил-28 были готовы ринуться в любую минуту в последний бой. 27 октября советские зенитки сбили над Кубой американский разведывательный самолет У-2.

Так или иначе, 28 октября Хрущев объявил, что все ракетные базы на Кубе будут ликвидированы. В ответ США заверили, что не станут вторгаться на Кубу и что ракеты «Юпитер» в Турции, чей срок действия подходит к концу, будут вывезены. Вывоз «Юпитеров» стал важной бескровной победой Хрущева, хотя наши СМИ не делали из нее сенсации. Дело в том, что переговоры по этому вопросу велись по тайному каналу связи, в частности, через Большакова, а советское предложение, изложенное в открытом послании об обмене ракетами, оказалось для США неприемлемым, так как выглядело бы уступкой, которая могла загубить предвыборные планы президента, в чем Хрущев не был заинтересован. Фактически же США дали устное согласие на то, что такой обмен состоится, и обещали, что ракеты из Турции вскоре будут убраны. Это было секретное соглашение, и оно было выполнено. А слово «устаревшие» было внесено в него для успокоения американских «ястребов».

Итак, кризис был урегулирован. Но для предотвращения подобных ситуаций с той пора была установлена прямая телефонная связь между президентами СССР (России) и США.

Правда, осталось одно «но». Вопрос о выводе ракет не был согласован с Фиделем Кастро. Он решительно возражал против их удаления и даже распорядился окружить район установки ракет своими солдатами. Он избегал встречи с советским послом, а прибывшего в Гавану Микояна встретил довольно натянуто. Но в дело вмешался «господин случай», трагический для Микояна, но решительно изменивший ход событий. Непосредственно перед первой рабочей встречей с Микояном, 3 ноября, Кастро получил от Хрущева телеграмму о смерти жены Микояна, Ашхен, матери пяти прекрасных сыновей, с которой он прожил в любви и согласии 40 лет. Мужество Микояна, его стойкость, отказ лететь в Москву произвели на Фиделя такое впечатление, что он растрогался, и дальнейшие переговоры с Микояном стали, хотя и трудными, но доверительными и привели к возврату прежних дружеских советско-кубинских отношений.

29 сентября 1960 года он стоял перед толпой репортеров на тротуаре у здания советского представительства при ООН.

«Я осуждаю шпионаж и не собираюсь терпеть его!» — восклицал он. Репортеры лихорадочно записывали перевод его слов и после первой фразы стали удивленно переглядываться. Еще бы! Впервые на их памяти кто-либо из сильных мира сего так откровенно высказывался. Ведь все они всегда широко пользовались донесениями своих тайных агентов. Но все оказалось очень просто. Он говорил не о своих шпионах.

Хрущев выражал возмущение инцидентом, который не давал ему покоя вот уже несколько месяцев — полетом американского разведывательного самолета У-2, сбитого в районе Свердловска 1 мая 1960 года. Пилот этого самолета, Френсис Гарри Пауэрс, незадолго до этого, 17 августа, предстал перед советским судом. Он признал себя виновным, но заявил, что он не шпион, а всего лишь военный летчик, нанятый для выполнения задания. Однако в ходе судебного следствия признался, что его полет служил шпионажу. Ему угрожала смертная казнь, но казнить его не собирались. Он еще мог пригодиться. И действительно пригодился. Спустя полтора года, 10 февраля 1962 года, его обменяли на осужденного в США советского разведчика Рудольфа Абеля (Вильяма Генриховича Фишера).

Из воспоминаний бывшего советника Н.С. Хрущева Ф.М. Бурлацкого: «Конечно, Хрущев советовался со своими ближайшими соратниками. Но так, как, скажем, генерал советуется с офицерами среднего ранга. Самое большое влияние на него в ту пору оказывали не столько соратники, сколько поступавшая информация. И он стремился получать из самых разнообразных источников — и по линии посольства СССР в США (речь идет о Карибском кризисе. — И.Д. ), и особенно по линии секретной агентуры (разрядка моя. — И.Д. ), быть может это было основным рычагом воздействия на принимаемые им решения, на характер переписки с Кеннеди, на выработку условий возможного компромисса».

Естественно, не может быть секретной разведывательной информации, если нет тех, кто ее добывает, то есть разведчиков. Как же Хрущев относился к разведчикам? На этот счет сведений не очень много. Поскольку в его время внешняя разведка входила в систему — ОПТУ — НКВД — КГБ, можно предполагать, что ее сотрудников он мог и не любить. Впрочем, приведем несколько ставших известными фактов.

Был такой уникальный человек, разведчик-минер Илья Григорьевич Старинов (1900–2000). За свой, в буквальном смысле, век он разработал и провел много замечательных операций и совершил личных подвигов. Он лично пустил под откос 18 вражеских эшелонов, а на сконструированных им минах МПС («мина противопоездная Старинова») подорвано более 12 тысяч эшелонов. Он прославился в Испании (о его подвигах писали Эрнест Хемингуэй, Илья Оренбург, Михаил Кольцов). Когда в 1941 году назрела угроза сдачи Харькова, Старинов получил приказ члена Военного совета Юго-Западного фронта Никиты Хрущева заминировать лучший особняк в городе. В подвале вырыли котлован, куда заложили 350 килограммов взрывчатки с радиоуправляемым детонатором. (Такого типа оружия тогда еще не знали ни немцы, ни наши союзники.) Засыпали землей, а сверху положили под кучей угля «мину-блесну» с испорченной батарейкой (чтобы случайно не рвануло). Проверив подвал, немцы посмеялись над русскими недотепами и расположили в здании штаб 68-й пехотной дивизии, во главе с генерал-лейтенантом фон Брауном. Когда разведка донесла об этом, Старинов, находясь под Воронежем, послал мине радиосигнал. Браун и его штаб были уничтожены. В других особняках было взорвано еще более десятка радиоуправляемых мин. Операция была засекречена на многие годы и получила название «Западня».

Вот что вспоминает сам Старинов: «…Еще в 1938 году я попал под подозрение органов… Вскоре взяли и меня. Допрос на Лубянке сводился к одному: заблаговременная подготовка к партизанской войне и создание тайных складов на границе — затея врагов народа Якира и Уборевича. Но поскольку эту идею именно я проводил в жизнь, то тоже считаюсь врагом. «Тройка» приговорила меня к расстрелу. Слава Богу, вмешался Клим Ворошилов и поручился за меня… меня освободили… Несколько наездов органы сделали на меня и в начале войны, когда гибли тысячи плохо подготовленных партизан. Мне ставили в вину то, против чего я боролся: скороспелую подготовку. От трибунала меня с трудом спас Хрущев, который хорошо знал меня по операции «Западня».