Владимир Пономарев - Тайны Царских Династий Мира. Фараоны - сыновья Солнца

Христианская церковь объявила оральный секс извращением и грехом. Разрешалась только «миссионерская поза», и то в законном браке и сугубо для продолжения рода.

Следует заметить, что Клеопатра не теряла голову от любви. Она мгновенно умела оценить особенности «нужного мужчины» и сразу к ним приспосабливалась.

Цезарь, чья страна была втянута в войну, выступал на стороне ее мужа Птоломея — с этим мальчиком у Клеопатры начались серьезные разногласия. Клеопатре жизненно важно было повидаться с Цезарем — человеком умным, расчетливым, искушенным во всех видах разврата.

Цезаря могло удивить что-то совершенно необычное. И Клеопатра проникла в покои Цезаря самым экстравагантным путем — тайно подплыла к стенам Александрии, затем Аполлодор перенес ее в резиденцию великого римлянина в огромном свернутом ковре.

Дерзкий, мальчишеский поступок сразу вызвал у Юлия Цезаря симпатию и интерес к юной царице.

Давайте выслушаем мнение Гая Эветония Транквилла (ок. 70–40 гг.), автора произведения «Жизнь двенадцати цезарей», считавшего: «… не лишним вкратце изложить все, что касается его (Цезаря — В.П.) наружности, привычек, одежды, нрава, а также его занятий в военное и мирное время.

Говорят, он был высокого роста, светлокожий, хорошо сложен, лицо чуть полное, глаза черные и живые. Здоровьем он отличался превосходным: лишь под конец жизни с ним стали случаться внезапные обмороки и ночные страхи, да два раза во время занятий у него были приступы падучей. За своим телом он ухаживал слишком даже тщательно, и не только стриг и брил, но и выщипывал волосы, и за это его многие порицали. Безобразившая его лысина была ему несносна, так как навлекала насмешки недоброжелателей. Поэтому он обычно зачесывал волосы с темени на лоб; поэтому же он с большим удовольствием принял и воспользовался правом постоянно носить лавровый венок.

И одевался он, говорят, по-особенному: носил сенаторскую тунику с бахромой на рукавах и непременно ее подпоясывал, но слегка: отсюда и пошло словцо Суллы, который не раз советовал аристократам остерегаться подпоясанного юнца.

Жил он сначала в скромном доме на Субуре, а когда стал великим понтификом, то поселился в государственном здании на Священной дороге. О его великой страсти к изысканности и роскоши сообщают многие. Так, говорят, что он отстроил за большие деньги виллу близ озера Немт, но она не совсем ему понравилась и он разрушил ее до основания, хотя был еще беден и в долгах. В походы он возил с собою штучные и мозаичные полы.

В Британию он вторгся будто бы в надежде найти там жемчуг: сравнивая величину жемчужин, нередко взвешивал их на собственных ладонях. Резные камни, чеканные сосуды, статуи, картины древней работы он покупал по таким неслыханным ценам, что сам чувствовал неловкость и запрещал записывать их в книги. В провинциях он постоянно давал обеды на двух столах: за одним возлежали гости в воинских плащах или в греческом платье, за другим — гости вместе с самыми знатными из местных жителей. Порядок в доме он соблюдал в малых и больших делах настолько неукоснительно и строго, что однажды заковал в колодки пекаря за то, что тот подал гостям не такой хлеб, как хозяину, а в другой раз казнил смертью своего любимого вольноотпущенника за то, что тот обольстил жену римского всадника, хотя на него никто и не жаловался.

На целомудрии его единственным пятном было сожительство с Никомедом, но это был позор тяжкий и несмываемый, навлекший на него всеобщее поношение. Я не говорю о знаменитых строках Лициния Кальва:

„…и все остальное,

Чем у вифинцев владел Цезарев задний дружок“.

Умалчиваю о речах Долабеллы и Куриона-старшего, в которых Долабелла называет его „царевой подстилкой“, и „царицыным разлучником“, а Курион — „злачным местом Никомеда“ и „вифинским блудилищем“. Не говорю даже об эдиктах Бибула, в которых он обзывает своего коллегу вифинской царицей и заявляет, что раньше он хотел царя, а теперь царства; в то же время, по словам Марка Брута, и некий Октавий, человек слабоумный и потому невоздержанный на язык, при всем народе именовал Помпея царем, а Цезаря величал царицей. Но Гай Меммий прямо попрекает его тем, что он стоял при Никомеде виночерпием среди других любимчиков на многолюдном пиршестве, где присутствовали и некоторые римские торговые гости, которых он называет по именам».

А Цицерон описывал в некоторых своих письмах, как царские служители отвели Цезаря в опочивальню, как он в пурпурном одеянии возлег на золотом ложе и как растлен был в Бифинии цвет юности этого потомка Венеры: мало того, когда однажды Цезарь говорил перед сенатом в защиту Нисы, дочери Никомеда, и перечислял все услуги, оказанные ему царем, Цицерон его перебил: «Оставим это, прошу тебя: всем отлично известно, что дал тебе он и что дал ему ты!». Наконец, во время галльского триумфа его воины, шагая за колесницей, среди других насмешливых песен распевали и такую, получившую широкую известность:

На любовные утехи он, по общему мнению, был падок и расточителен. Он был любовником многих знатных женщин, в том числе Постумии, жены Сервилия Сульпиция, Лолии, жены Авла Габиния, Тертуллы, жены Марка Красса, и даже Муции, жены Гнея Помпея. Действительно, и Курионы, отец и сын, и многие другие правители попрекали Помпея тем, что из жажды власти он женился на дочери человека, из-за которого прогнал жену, родившую ему троих детей, и которого не раз со стоном называл своим Эгисфом [26] Эгисф — герой известного мифа, любовник Клитмнестеры, побудивший ее убить своего мужа Агамемнона. . Но больше всех остальных любил он мать Брута Сервилию: еще в свое первое консульство он купил для нее жемчужину, стоившую шесть миллионов, а в гражданскую войну, не считая других подарков, он продал ей с аукциона богатейшие поместья за бесценок. Когда многие дивились этой дешевизне, Цицерон остроумно заметил: «Чем плоха сделка, коли третья часть остается за продавцом?» Дело в том, что Сервилия, как подозревали, свела с Цезарем и свою дочь Юнию Третью.

И в провинциях он не отставал от чужих жен: это видно хотя бы из двустишья, которое также распевали воины в галльском триумфе: