Владимир Пономарев - Тайны Царских Династий Мира. Фараоны - сыновья Солнца

В 1931 году известный американский физик Роберт Вуд (1868–1955 гг.) во время поездки в Египет заинтересовался пурпурным золотом из гробницы Тутанхамона. Золото фараона представляло собой загадку. Египтологи, химики-металлурги, ювелиры не могли объяснить, является ли пурпурное золото продуктом ювелирных мастеров царя Тутанхамона, или это результат химических изменений от долгого пребывания в гробнице. Вуд услышал этот спор, увидел золотые орнаменты — пурпурные, розовые, красные. Ученый-детектив загорелся идеей раскрыть эту тайну.

Много маленьких золотых украшений из гробницы были покрыты пурпурно-розовой пленкой, которая обычно покрывала древние украшения и монеты.

Вуд при помощи друзей-египтологов договорился с властями, что ему дадут все привилегии и права археолога. Не теряя времени он принялся за работу.

Очень быстро Вуд пришел к убеждению, что пурпурные блестки — это дело ювелирных мастеров, а не химическая случайность. Он заметил сходство цвета с некоторыми золотыми пленками, которые в свое время делал, изучая оптические свойства тончайших металлических слоев. Вуд разглядел, что на одной из туфель фараона небольшие пурпурно-золотые розетки чередовались с желто-золотыми пластинками, создавая необычайно красивый узор. Правда, ученый не исключал возможности того, что пластинки и розетки изготовлены разными мастерами из золота, добытого в разных местностях. Возможно, думал Вуд, один из сортов такого золота и содержал примесь, которая, окисляясь на протяжении столетий, создала пурпурную пленку.

Тщательным образом Вуд исследовал золотые украшения из других гробниц, собранные в Каирском музее. Правда, ничего похожего на пурпурное золото не обнаружил. Пурпурное золото он обнаружил лишь на короне царицы следующей династии. Скорее всего, секрет его изготовления передавали от поколения к поколению. Со временем секрет был утерян.

В своих исследованиях Вуд смог повторить при помощи простых средств, которые были известны, очевидно, мастерам три тысячи лет назад, все очаровательные тона окраски золота, меняющиеся от розового цвета зари к красному, пурпурному и до фиолетового.

Ученый рассказывал:

«Первая моя задача была установить, являются ли цвета простым эффектом интерференции в тонких пленках (пример — цвета мыльных пузырей), или же это результат „резонансного“ действия мельчайших частиц, покрывающих поверхность золота. Это была обычная задача физической оптики. Так как интерференция требует встречи двух потоков света, отраженных от двух поверхностей тонкой пленки, первым шагом исследования было уничтожить отражение наружной пленки поверхности, покрыв ее прозрачным лаком. Этот опыт я проделал в Каире с помощью лака для ногтей моей жены — единственного подходящего материала под рукой. Цвета не пропали, как это случилось бы, если б окраска была интерференционной, и после того как целлулоид высох, я обнаружил, что его можно снять вместе с пленкой, под которой золото оставалось ярко-желтым. Однако сама пленка была бесцветная — и в проходящем, и в отраженном свете. Это было все, что я смог установить на месте, но по возвращении в Балтимору я осадил на пленку металлическое золото катодным распылением и обнаружил, что пурпурная окраска появилась опять.

Эти два эксперимента, казалось, говорили о том, что мы имели дело с чем-то более сложным, чем простая интерференция в тонких пленках.

Следующий шаг — установить природу пленки. Это было сделано следующим образом: кусочек целлулоида с пленкой поместили между двумя электродами из чистого золота и сфотографировали спектр очень короткого искрового разряда. В спектре были обнаружены линии железа.

Затем пурпурная блестка была подвешена на очень тонкой стеклянной нити между полюсами электромагнита, и, когда включили ток, ее притянуло к одному из полюсов. Одну из желтых пластинок от туфли выбрасывало из поля: это показывало, что в ней нет железа, в то время как маленькую розетку притягивало. Эти два образца были возвращены в музей, так как они понадобились для реконструкции туфли. Однако они сослужили свою службу, показав, что в пурпурных розетках железо, а в желтых пластинках железа нет. Теперь было необходимо выяснить, как пленка — вероятно, окислов железа — могла образоваться и была ли она создана намеренно или являлась результатом действия времени.

Я приготовил сплав чистого золота с одним процентом железа, расковал кусочек в форме диска и нагрел его над маленьким пламенем. При температуре немного ниже темно-красного каления образовалась прекрасная пурпурная пленка, в точности похожая по цвету на египетские блестки. Так как я не мог определить, как подействовали бы три тысячи лет нахождения на воздухе на мою пластинку, мне надо было искать других доказательств того, что цвет был обусловлен термической обработкой. Я удалил пурпурную пленку с одного участка маленькой блестки смесью азотной и соляной кислот и исследовал золото под микроскопом. Поверхность была протравлена кислотой и показывала явную кристаллическую структуру. Подобная обработка одного из моих дисков показала такую же структуру, которой не было у тех образцов, которые не подвергались нагреву после ковки. Чистое золото, прокатанное в стальных вальцах, показывает очень мелкую структуру при травлении, но если его нагреть, дает кристаллы как раз того размера и характера, как на египетских блестках. Это было первым доказательством того, что украшения нагреты после изготовления.

Второе доказательство пришло в результате исследования другой характеристики поверхности блесток — неизменного присутствия мелких шаровидных крупинок золота, рельефно выделявшихся с обеих сторон украшения. Совершенно очевидно, что они могли образоваться только после того, как орнаменты были откованы. Одна или две крупинки имели форму „бутончиков“ — шариков на короткой ножке. Это заставляло предположить, что они были „низвергнуты“ металлом, вроде того, как при нагревании серебра на углях паяльной трубкой оно начинает „плеваться“. Это происходит в результате освобождения растворенных газов в момент застывания шарика. Я не мог обнаружить подобное поведение у золота и некоторое время не был способен воспроизвести „крупинки“ на моих дисках.

Проблема разрешилась довольно фантастическим способом. Я снимал искровые спектры вещества блесток и не нашел в них практически никаких линий, кроме золота и железа, причем последние были видны вполне ясно. Более внимательный просмотр обнаружил очень слабые линии, которые нельзя было приписать ни одному из материалов, и две из них я приписал мышьяку. Затем я нагрел маленький кусочек одного из украшений в трубочке из кварца до температуры гораздо выше точки плавления золота в очень медленном потоке водорода и обнаружил на стенке в менее нагретом участке осадок из желтого и черного колец — последнее в стороне от золота. Я стал подозревать присутствие серы и мышьяка, а природный сернистый мышьяк (желтая краска „аурпигмент“) действительно ввозился в Египет во времена восемнадцатой династии и употреблялся для украшения гробниц. Можно было предположить, что ювелир царя пытался сплавить золото с желтой краской, чтобы улучшить его цвет или получить больше золота. Я написал Льюкасу (главный химик в Отделе древностей в Египте — В. П.) просьбу прислать несколько крупинок этого вещества, и он прислал мне несколько маленьких комочков, найденных в мешке в гробнице Тутанхамона. Я расплавил маленький кусочек вещества, обернув его перед этим в тонкую золотую пластинку, и когда жидкий шарик охладился, он „выплюнул“ маленькую крупинку, точь в точь как серебро. Но тонкая пластинка, откованная из шарика и затем нагретая, не обнаруживала больше никакой склонности „плеваться“. Теперь стало очевидно, что золото и аурпигмент должны быть сплавлены вместе и охлаждены под давлением, чтобы получить материал, который бы „плевался“ после холодной обработки. Поэтому я нагрел оба вещества в маленькой кварцевой трубочке, сделав круглый золотой шарик. Некоторое количество серы и мышьяка освободилось в виде пара под давлением светилось ярко-красным светом в темной трубочке (так как кварц не излучает света до очень высоких температур). После охлаждения трубка была открыта и из шарика прокатана пластинка. Когда я нагрел ее до темно-красного каления, на ней высыпал целый рой замечательных „бутончиков“.