Борис Соколов - Рихард Зорге. Джеймс Бонд советской разведки

Пленки по-прежнему были со мной. Пришлось идти с ними на проверку. Вскоре в салоне собралось около двухсот пассажиров, и все двери его закрыли, Я чувствовала себя как мышь, угодившая в мышеловку. Удары сердца гулко отдавались в висках. Но именно сейчас важно было сохранить хладнокровие. Одна из дверей открылась, за ней виднелся проход, ведущий к леерному ограждению. Перед ней, образовав живой коридор, встали двенадцать полицейских — шесть мужчин и шесть женщин. Еще никогда мне не приходилось видеть такого унизительного досмотра. Мужчины-полицейские проверяли мужчин, женщины — женщин. Со скрупулезной тщательностью досматривалось все: от дамских сумочек и жилетных карманов до обуви, которую полицейские заставляли снимать. Японские полицейские ощупывали каждый шов на костюмах и юбках, простукивали подметки обуви и прикладывали подметки к уху, сгибая их — не раздастся ли подозрительное потрескивание. Женщины в полицейской форме ощупывали груди, бока и бедра пассажирок. Протесты какой-то увешанной драгоценностями англичанки были грубо оборваны ссылкой на законы военного времени.

Контроль, естественно, тянулся очень долго. Мне казалось, что меня поджаривают на медленном огне. Оставался единственный выход: в тот момент, когда настанет моя очередь, с разбегу прорваться сквозь заслон полицейских и броситься через леера в море! Попади я в лапы полиции — пыток не миновать; потом либо обезглавят самурайским мечом, либо повесят. Неужели труды Бранко, усилия всей нашей группы пропадут даром? Не теряя из виду дверь, я изо всех сил прижалась спиной к стене, чтобы как следует оттолкнуться… Моя очередь неотвратимо приближалась, но я не имела права ничем выдать волнения. Думаю, что тот, кому не доводилось пережить подобное, не может прочувствовать все это до конца!

Наконец, в салоне осталось только четверо пассажиров. И вдруг произошло невероятное: японцы внезапно прекратили досмотр. Вероятно, они не рассчитали время, так как пароход уже причаливал. Я чувствовала себя словно родившейся заново, со всей быстротой, на которую были способны подкашивающиеся ноги, побежала за моим багажом, на всякий случай взяла за руку ребенка, принадлежавшего англичанке с увесистыми чемоданами в руках, и как можно быстрее и незаметнее покинула японское судно, а затем и порт. Материалы я передала связному только на следующий день, поколесив предварительно в нескольких такси по городу, чтобы оторваться от возможного преследования и убедившись, что за связным тоже нет "хвоста".

Вновь и вновь я спрашивала себя: неужели мне только повезло? Или "помог" мой германский паспорт? А может, за мной уже следили? А что, если японская полиция рассчитывала с моей помощью напасть на след наших связных в Шанхае?.. Но времени на размышления не оставалось, так как вскоре предстояло отправиться назад в Токио и опять везти с собой немало сведений, письменные материалы из Центра, а также пачки денег, необходимых для финансирования нашей деятельности: последние, правда, были вне подозрений…"

В 1935 году, когда начальник ИНО НКВД Артузов был назначен заместителем начальника Четвертого управления, с ним вместе в Разведупр пришла группа чекистов. В команде Артузова был и Борис Гудзь, который стал куратором группы "Рамзай". Уже в наше время в одном из своих интервью он сказал:

— Когда я познакомился с легендой "Рамзая", то был просто поражен ее непродуманностью. В 20-е годы в Германии Зорге был партийным функционером-антифашистом. Он редактировал газеты, писал статьи, выступал на различных собраниях и, конечно, не мог не попасть под подозрение полиции. Потом в качестве корреспондента немецкой газеты отправился в Шанхай, где работал два года…

Артур Артузов

Затем некоторое время жил в Москве. Отсюда его направили работать в Токио корреспондентом. По нашему мнению, это было грубейшее нарушение конспирации. Когда мы проводили подобные операции, то продумывали всю легенду до мельчайших подробностей…

Карин и Артузов тоже считали, что "Рамзай" висит на волоске и его разоблачение — лишь вопрос времени".

Однако подобная оценка представляется слишком уж пессимистичной. Разумеется, было бы безумием делать Зорге резидентом-нелегалом в Германии, где в отдельных землях его знала если не каждая собака, то, по крайней мере, достаточно большое число людей, и причем знали в качестве видного коммунистического функционера. Но в Японии германская колония была невелика по численности, и вероятность, что Зорге встретится с кем-то, кто помнил бы его коммунистическое прошлое, была ничтожно мала. Пребывание в Шанхае в качестве корреспондента "Франкфуртер Альгемайне Цайтунг" скорее играло на его легенду. О его же разведывательной деятельности в Шанхае мало кто знал. Ничего удивительного не было в том, что из Шанхая редакция перебросила корреспондента в Токио, тем более с учетом продолжавшегося сближения Германии и Японии. Да и провалился в конечном счете Зорге не из-за собственной биографии, достаточно рискованной для нелегала, а из-за провала своих сотрудников, у которых вскрылось их коммунистическое прошлое.

Айно Куусинен вспоминала, что в начале 1936 года, перед возвращением в Японию, московские начальники не очень почтительно отзывались о Зорге: "Урицкий посоветовал продолжить занятия японским, завязать новые знакомства. Зорге, которым Урицкий был недоволен, я должна избегать. Когда я сказала, что помощник Зорге просит двадцать тысяч долларов, чтобы открыть магазин, генерал сердито воскликнул:

— Эти жулики только и знают, что пьют и транжирят деньги! Не получат ни копейки!"

Вскоре после возвращения Зорге из поездки в Москву, аппарат подобрал ему еще одного члена группы — Гюнтера, позднее ставшего натурализованным британским подданным, а в прошлом являвшимся московским корреспондентом "Берлинер тагеблат". Кроме того, в Токио он был представителем британской "Файненшл ньюс".

В 1942 году Штайн принял приглашение американского Института тихоокеанских отношений стать его корреспондентом в Чунцине. Это и спасло его от провала вместе с группой Зорге. Он написал много статей и книг. В 1944 году он оказался одним из шести корреспондентов, допущенных в столицу красного Китая — Янань. После войны Штайн много ездил по США, пропагандируя идею о том, что по своей ориентации китайские коммунисты — настоящие антисталинисты. Когда в 1949 году в докладе армейской разведки США он был назван "советским агентом", Штайн спешно покинул страну. 14 ноября 1950 года он был арестован во Франции по обвинению в шпионаже и выслан из страны.