Сергей Дмитриев - Грибоедов. Тайны смерти Вазир-Мухтара

Вчера меня угощал здешний визирь, Мирза Неби, брат его женился на дочери здешнего Шахзады… Однако, душка, свадьба наша была веселее, хотя ты не шахзадинская дочь и я не знатный человек. Помнишь, друг мой неоцененный, как я за тебя сватался, без посредников, тут не было третьего. Помнишь, как я тебя в первый раз поцеловал, скоро и искренно мы с тобою сошлись, и навеки. Помнишь первый вечер, как маменька твоя и бабушка и Прасковья Николаевна сидели на крыльце, а мы с тобою в глубине окошка, как я тебя прижимал, а ты, душка, раскраснелась, я учил тебя, как надобно целоваться крепче и крепче. А как я потом воротился из лагеря, заболел и ты у меня бывала. Душка!..

Когда я к тебе ворочусь! Знаешь, как мне за тебя страшно, все мне кажется, что опять с тобою то же случится, как за две недели перед моим отъездом… Давеча я осматривал здешний город, богатые мечети, базар, караван-сарай, но всё в развалинах, как вообще здешнее государство. На будущий год, вероятно, мы эти места вместе будем проезжать, и тогда все мне покажется в лучшем виде.

Прощай, Ниночка, ангельчик мой. Теперь 9 часов вечера, ты, верно, спать ложишься, а у меня уже пятая ночь, как вовсе бессонница. Доктор говорит — от кофею. А я думаю — совсем от другой причины. Двор, в котором свадьбу справляют, недалек от моей спальной, поют, шумят, и мне не только не противно, а даже кстати, по крайней мере не чувствую себя совсем одиноким. Прощай, бесценный друг мой, еще раз… Целую тебя в губки, в грудку, ручки, ножки и всю тебя от головы до ног. Грустно. Весь твой А. Гр.".

Это единственное дошедшее до нас письмо Грибоедова к жене, и оно просто дышит нескрываемой печалью поэта, но одновременно и его верой в светлое будущее. Предчувствия как будто отступали от него, давая ему вздохнуть воздухом надежды. Остальные письма, отправленные Грибоедовым жене в Тавриз, к величайшему сожалению, до нас не дошли (по одной из версий, они сгорели при пожаре дома Грибоедовой в Тифлисе, по другой — их уничтожила сама Нина), если не считать надписи на французском языке, выгравированной на посланной в подарок чернильнице: "Пиши мне чаще, мой ангел Нина. Весь твой А.Г. 15 января 1829 года. Тегеран". (Мне посчастливилось обнаружить эту чернильницу, скромно и как-то незаметно лежащую под стеклом в небольшом Литературном музее Тбилиси, и заснять ее. Ах, какая энергетика любви и истории просто заворожила меня в том момент.)

Въезд русской миссии в Тегеран 30 декабря был обставлен весьма пышно. Миссия расположилась в просторном доме покойного Могаммед-хана-Замбор-Экчи-баши в районе Баге-Ильчи с несколькими дворами, большими и малыми помещениями. Посланнику был назначен почетный караул для торжественных выездов, а также 15 шахских феррашей для охраны миссии. Около 24 января 1829 г. Грибоедов написал своё последнее сохранившееся письмо, адресованное английскому посланнику Макдональду, в котором писал о том, как его встретили в Тегеране: "Здесь мне устроили великолепный истинбаль (приём. — С.Д .)… На третий день монарх дал вам торжественную и пышную аудиенцию… На следующий день после приёма при дворе я начал наносить ответные визиты… Во всяком случае, я весьма доволен таким отношением к себе. Через неделю я рассчитываю покинуть столицу…" Что же такое роковое случилось за оставшиеся до трагедии 6–7 дней, ведь внешне всё обстояло так благополучно. Обратимся к тем обвинениям, которые до сих пор звучат в адрес Грибоедова, повинного якобы в том, что случилось в Тегеране.

Первое обвинение Грибоедова заключается в том, что посланник во время аудиенций у Фетх-Али-шаха выразил явное неуважение к нему, войдя в "зеркальный зал" Гулистанского дворца в обуви, просидел там слишком долго, затянув аудиенцию, в кресле, а затем в своей переписке называл правителя Персии просто шахом без других титулов. Между тем дипломат действовал в строгом согласии с Туркманчайским договором, установившим специальный церемониал приема русских дипломатических представителей шахским двором, ставивший их в привилегированное положение по отношению к другим дипломатам в Персии. Согласно отдельному протоколу, русский посланник и его свита являлись во дворец в сапогах и калошах; прибыв во дворец, они снимали калоши и в тронный зал входили в чистых сапогах. Русскому посланнику было также предоставлено право во время аудиенций сидеть в присутствии шаха.

В центре Тегерана. На переднем плане Башня Ага-Мохаммед-хана. Рисунок. 1840–1841 гг.

Второе обвинение касается чрезмерной активности и настойчивости министра-посланника в требованиях выплаты оставшейся контрибуции и выдачи пленных, угнанных в Персию, Однако согласно XIII пункту трактата русский посланник мог брать под свое покровительство любых пленных, захваченных начиная с 1795 г., и даже проводить их розыски, для чего к миссии было приставлено несколько персидских офицеров. Не будем забывать, что речь шла фактически об освобождении из рабства насильно угнанных людей, и никакие разговоры о том, что за этих людей якобы надо выплачивать выкуп, что они уже давно живут в Персии, не имели под собой какой-либо реальной почвы. Ранее уже подчеркивалось, что на Грибоедова оказывалось постоянное давление из Петербурга с требованиями еще настойчивее заниматься судьбами наших пленных в Персии, "возвращение которых откладывается или от него уклоняются под разными предлогами", как писал Нессельроде Грибоедову 12 октября 1828 г. "Сведения, достойные доверия, — продолжал в своем письме министр, — позволяют нам думать, что многие из них, жертвы алчности и недобросовестности персов, были проданы в рабство в Хиву и Бухару, вопреки строго законным условиям Туркманчайского договора. Я не могу сомневаться… в активном и упорном усердии, которое заставит Вас остановить эти отвратительные спекуляции…" И, конечно, приехав в Тегеран, Грибоедов не мог оставить вопрос о судьбе пленных без своего пристального внимания.

Обратимся к "Реляции происшествий, предварявших и сопровождавших убиение членов последнего российского посольства в Персии". Этот довольно тенденциозный документ от лица "персиянина", который находился при русской миссии, начиная с Тавриза, имеет явное англо-иранское происхождение. Он был заметно отредактирован и отдан для публикации в шотландский журнал братом дипломата Генри Уиллока Джоном Уиллоком и врачом английской миссии Джоном Макнилом, бывшим также личным врачом Фетх-Али-шаха и имевшим даже в шахском дворце собственные апартаменты, — участниками той самой группировки, которая противостояла Грибоедову. Особенностью "Реляции" является внешне сочувственное отношение к министру-поэту, сопровождаемое, однако, утверждениями о неподготовленности его к возложенной миссии, о незнании им местных обычаев и о "собственной вине" министра в катастрофе, что и составляет до сих пор официальную персидскую (и английскую) версию трагедии.