Сергей Дмитриев - Грибоедов. Тайны смерти Вазир-Мухтара

Тем временем, по свидетельству ещё находившегося в Тавризе поэта, в Хорасане, Иезде, Луристане и Кермане продолжались беспорядки против местных и тегеранских властей, русские войска взяли Варну, и в самом Тавризе, в армянской церкви, "звонили в колокола — обычай немыслимый в мусульманской земле". Наконец, в начале декабря России фактически (если считать находившиеся в залоге драгоценности) был выплачен злосчастный 8-й курур контрибуции. Русские войска покинули провинцию Хой и направились в Баязет на войну с Турцией.

Грибоедов в это время активно занимался хозяйственными заботами, связанными с тысячами армянских семейств, перешедших на российскую территорию, но сохранивших свою собственность в Персии ("Я теперь их общий стряпчий и должен иметь хождение по их делам, за их домы, сады, мельницы!"). Он вновь просил начальство поддержать его в таких начинаниях: "1) Допустить государю, чтобы Аббас-Мирза к нему прибыл. 2) Велеть ему драться с турками, коли война продолжится. 3) Обещать торжественно, что мы его возведём на престол…" Однако дипломату снова предписывали ехать в Тегеран, хотя там, по словам поэта, и шах, и его министерство спят в "сладком успокоении", так как все дела с Россией поручены Аббас-Мирзе. Особенно сильно поэт злился на Родофиникина, "моего почтенного начальника, на которого я плюю. Свинья и только". В отчаянии от непонимания его позиции Грибоедов был вынужден сказать такие горькие слова: "У нас здесь скучно, гадко, скверно. Нет! Уже не испытать мне на том свете гнева Господня. Я и здесь вкушаю довременно все прелести тьмы кромешной".

Испытания судьбы сыпались на Грибоедова как из рога изобилия. И случайно ли это было? Или во всем этом таился какой-то высший неведомый смысл испытания гения на силу воли и подведения итогов его творческой деятельности? Может быть, Грибоедов вскоре погибнет именно потому, что он уже сделал всё и больше ничего не мог сделать. Подобное парадоксальное убеждение прозвучало даже в словах самого Пушкина, который в одной из бесед в 1830 г. на утверждение собеседника: "О Боже мой… не говорите мне о поездке в Грузию. Этот край может назваться врагом нашей литературы. Он лишил нас Грибоедова", — прямо ответил: "Так что же?.. Ведь Грибоедов сделал своё. Он уже написал "Горе от ума"". Андрей Битов по этому поводу оставил очень точное определение творческих особенностей гениальных людей, которое относится в равной степени и к Пушкину, и к Грибоедову, судьбы которых во многих чертах схожи: "Дело в том, что гений, по-видимому, каждый раз делает всё. Создание гения — это некая высшая готовность к смерти. Грибоедов один раз сделал ВСЁ. Пушкин — неоднократно, кстати, и в тот год, когда он сказал так про Грибоедова. Что такое Болдинская осень, как не попытка написать вообще всё, чтобы ничего не осталось? Пушкин чувствует перемену судьбы и готовится к ней. И вот он готов. Готов так, будто больше ни писать, а если понадобится, то и жить не придется. Творчество зрелого Пушкина отмечено такими рывками и предчувствиями: он преодолевает судьбу, направляя ее фатальные силы в творчество, тем обескровливает и обезопашивает ее".

Разница между двумя гениями состоит в том, что Грибоедову в силу избранного им опасного и сложного дипломатического поприща не оставалось ни времени, ни сил для взращивания своего поэтического таланта, поэзию он принес в жертву государственным делам во благо Отечества, Пушкин же в последние годы своей жизни сделал мощный творческий рывок, служа Отечеству на ниве прославления и развития русской словесности. При этом он явно тяготился тем, что не достиг всего возможного на государевой службе. Напомним, что к теме Грибоедова и своего "Путешествия в Арзрум" он вновь обратился в марте — апреле 1835 г., когда закат его судьбы был уже не за горами…

Несмотря ни на какие предчувствия, тягостные настроения и сложности ("Слезы градом льются", — писал об этом клубке проблем поэт, находившийся "не в обыкновенном положении души"), Грибоедов продолжал исполнять в Тавризе свою миссию. "Слава Богу, — писал он Паскевичу за неделю до выезда в Тегеран, — я поставил себя здесь на такую ногу, что меня боятся и уважают. Дружбы ни с кем не имею и не хочу её, уважение к России и к её требованиям — вот что мне нужно. Собственные Аббас-Мирзы подданные и окружающие ищут моего покровительства… но пускай думают более о моём влиянии, чем есть на деле". Грибоедов был вынужден отправиться в Тегеран без беременной жены, хотя и понимал, насколько "она достойна сожаления, так молода и одинока, оставаясь одна в Тавризе". 9 декабря 1828 г. вместе с поэтом в путь отправилось более 50 человек, входивших в состав миссии, в том числе конвой из 16 казаков и около 30 человек прислуги.

Второй секретарь миссии К.Ф. Аделунг гак описал в письме к отцу своё настроение перед отъездом: "Теперь о нашем дальнейшем персидском путешествии. Через 4 или 5 дней мы едем в Тегеран. Мадам Грибоедова остается до нашего возвращения здесь, так как путешествие в это время года было бы для нее слишком тяжело… Шах ожидает только приезда в Тегеран министра, после чего уезжает на некоторое время в Исфагань. Подумай о моей радости; наше посольство, по всей вероятности, будет его сопровождать, и я увижу этот знаменитый город. Кроме этой поездки, предвижу в будущем еще одну… Грибоедов пошлет меня в будущем году в Кашмир, чтобы там закупить шерсть и пригнать овец… По прибытии в Тегеран Грибоедов немедленно представит пас в кавалеры персидских орденов, о чем он нам уже объявил. Как это будет прекрасно, когда персидский кавалер будет рассказывать в Петербурге о своем путешествии в Тавриз, Тегеран, Исфагань, Шираз, Персеполис, Хомазан, Кашмир и т. д".

Как жаль, что Аделунгу, как и самому Грибоедову, судьба так и не подарила возможности увидеть эти удивительные персидские города. Они вместе погибнут в неравной схватке с обезумевшей толпой в Тегеране, а города-жемчужины Востока долго ещё будут закрыты для русских путешественников, а тем более поэтов. О том, как миссия добралась до Тегерана, рассказал сам Грибоедов в письме Дж. Макдональду: "Прежде всего был нестерпимый холод, я скакал то галопом, то рысью, то во весь опор от одной станции к другой, мой мехмандар Мехмет-Хдн-Афсхар дружески заметил мне, что это не принято в Иране, где послу великого монарха надлежит сохранять важность и степенность, даже если он умирает от холода… Погода стоит ужасная, снег идёт каждый божий день, а на улицах омерзительно грязно".

23 декабря миссия прибыла в Казвин, откуда поэт написал своей "мурильевской пастушке" письмо, полное любви и мольбы к Богу, чтобы им никогда больше не разлучаться. Это письмо — настоящий шедевр эпистолярного жанра, оно прекрасно характеризует и искренние чувства поэта, и мастерство его слога: "Душенька. Завтра мы отправляемся в Тейран, до которого отсюда четыре дни езды… Бесценный друг мой, жаль мне тебя, грустно без тебя как нельзя больше. Теперь я истинно чувствую, что значит любить. Прежде расставался со многими, к которым тоже крепко был привязан, но день, два, неделя — и тоска исчезала, теперь чем далее от тебя, тем хуже. Потерпим еще несколько, ангел мой, и будем молиться Богу, чтобы нам после того никогда более не разлучаться.