Фердинанд Опль - Фридрих Барбаросса

Если мы попытаемся в заключение подчеркнуть важные средства «внешней политики» Фридриха Барбароссы, то составление матримониальных проектов и их реализация красной нитью пройдут через весь период его правления. Правда, такие браки оказывали лишь первичное и неглубокое воздействие на завязывание, регулирование и укрепление взаимных отношений. Ими лишь открывалось поле для дипломатических переговоров, поле, на котором несомненное дарование императора приносило свои плоды. И здесь проявлялся его необычный политический талант, так же, как это происходило в других сферах его правления. Вступление в союзы с противниками противников, дипломатия в чистейшем виде господствовали в искусном здании штауфеновской «внешней политики». Напротив, использование военных средств, имевшихся в распоряжении самих имперских властей, приобретало, как правило, лишь подчиненное значение.

Необычная гибель императора вдали от имперских земель, а также судьба его бренных останков привели — правда, только в позднее Средневековье — к созданию многочисленных легенд, которые в течение веков сгустились в феномен «таинственного исчезновения» [718] По поводу рассуждений в этой главе см.: Eickhoff? Friedrich Barbarossa im Orient: Kreuzzug und Tod Friedrichs L. Tübingen, 1977. (Istanbuler Mitteilungen; Beiheft 17). S. 170 ff.; Munz E Frederick Barbarossa: A Study in Medieval Politics. London, 1969. S. 3 ff.; а также статьи K. Шрайнера, В. Мигге, К. Лёхера, Х.-Г. Хофакера, Т. Бруне и Б. Баумунка: Schreiner K. Die Staufer in Sage, Legende und Prophetie // Die Zeit der Staufer: Geschichte — Kunst — Kultur: Katalog der Ausstellung. Stuttgart, 1977. Bd. 3: Aufsatze. S. 249–262; Migge W. Die Staufer in der deutschen Literatur seit dem 18. Jahrhundert // Ibid. S. 275–290; Locher K. Die Staufer in der bildenden Kunst // Ibid. S. 291–310; Schreiner K ., Hofacker H.-G. Spätmittelalterliche und neuzeitliche Staufer-Überlieferungen in Schwaben und Württemberg // Ibid. S. 311–326; Brune Th., Baumunk B. Wege der Popularisierung // Ibid. S. 327–338; Schreiner K. Friedrich Barbarossa, Herr der Welt // Ibid. Bd. 5: Supplement: Vorträge und Forschungen / Hrsg. R. Haussherr und Ch. Vaterlein. S. 521–580. . При исторической оценке этого мифического возвышения первого штауфеновского императора следует, впрочем, подчеркнуть, что здесь обращает на себя внимание не только большая дистанция в собственно временном смысле. Сам образ личности монарха при этом отчуждается, преображается и подгоняется к более поздним представлениям о страстно желаемых императорской власти и императорском величии. Хотя и в самом 1190 году смерть Барбароссы произвела глубокое впечатление, поскольку вместе с ней повсеместно оплакивался удар, нанесенный судьбой великому предприятию западного христианства. Ход событий в Империи эта смерть изменить все-таки не смогла: Генрих VI продолжал без помех управлять текущими политическими событиями.

Один фольклорный мотив, впервые фиксируемый тремя стихотворениями XIV века на средневерхненемецком языке, мог быть более тесно связан с мнением современников события. Император, который на чудесном коне возвращается для участия в крестовом походе, в Сирии вешает свой щит на сухое дерево, которое вновь начинает зеленеть, и освобождает Святую землю на вечные времена [719] См.: Eickhoff E. Op. cit. S. 171. . Гораздо больше известно о формировании легенд, которые изображают государя, в действительности якобы не умершего, а продолжающего жить в таинственной горе, чтобы, впоследствии вернувшись оттуда, восстановить справедливость и порядок в Империи. Правда, эти легенды первоначально связывались с персоной и смертью внука Барбароссы, императора Фридриха II. В качестве мест, где будто бы продолжал жить этот таинственный император, назывались Киффхойзер в Золотой долине под Тилледой, Унтерсберг близ Зальцбурга или Фельсхёле возле Кайзерслаутерна. В связи с Фридрихом I эти легенды впервые нашли свое литературное отражение в «Народной книжечке об императоре Фридрихе», изданной в 1519 году [720] Schreiner K. Die Staufer in Sage. S. 259 f. . В результате горы Киффхойзер, которые уже в первой половине XV века связывались с сидящим здесь легендарным императором Фридрихом, во времена зарождавшегося научного интереса к эпохе Штауфенов, когда немецкие гуманисты впервые издавали знаменитые хроники раннештауфеновского периода, воспринимались более широкой публикой как убежище Штауфена. Там — внутри горы — он сидел за столом, оплетаемом его становящейся все длиннее бородой, ожидая своего возвращения в мир.

Подлинный ренессанс этим легендам суждено было пережить в XIX столетии. Сочиненное в 1817 году под впечатлением освободительной войны против императора Наполеона стихотворение Фридриха Рюккерта «Барбаросса» придало кругу сказаний о Киффхойзере литературную форму: «Имперское величье / Хранит он под скалой / И с ним в своем обличье / Вновь в час вернется свой» [721] Перевод И. Ермаченко. . Растущее национальное чувство и патриотизм были определяющими факторами для этого обращения к погруженному в прошлое императорскому величию. В этих духовноисторических феноменах обнаруживаются разносторонние корни дальнейшего развития сюжета в том же столетии.

Многое ведет отсюда и к основанию империи 1871 года. Вильгельминовской Пруссии суждено было к концу XIX века развить государственную идеологию, весьма существенно ориентированную на штауфеновское императорское величие эпохи высокого Средневековья. В 1896 году было завершено сооружение Национального монумента на Киффхойзере, но также и возведенной перед восстановленным Госларским пфальцем конной статуи Вильгельма I, которую Феликс Дан с явным намеком на государя-Штауфена назвал Barbablanca [722] Munz F. Op. cit. S. 3. — настолько этот памятник выражал дух Фридриха Барбароссы.

Правда, все эти легенды, но прежде всего их переработки в XIX веке, вдохновленные идеологическими предписаниями, уводят очень далеко от исторической личности Штауфена, мешая непредвзятому взгляду на реальные условия несомненно важной эпохи средневековой истории Европы. Такое восприятие эпохи Штауфенов и подобные воззрения на нее сохранили свою действенность и в эру национал-социализма, что после 1945 года бросило тень на образ этой эпохи, скомпрометировав ее в глазах широкой общественности. Даже позднесредневековые легендарные изображения способны были лишь очень условно отразить подлинные жизнь и деяния штауфеновского императора. Тем не менее, они оказались способны на долгое время задать широкому кругу людей восприятие его образа, а вместе с ним и соответствующую историческую память. Именно поэтому и в биографическом описании нельзя оставить без внимания эту «посмертную жизнь» государя — напротив, необходимо постоянно осознавать, что между исторической реальностью и легендарным преувеличением существуют явные различия.

Если мы напоследок еще раз вернемся к вопросу о месте первого штауфеновского императора во всем контексте развития средневековой Империи, то сначала должны будем осмыслить происхождение и личность этого человека. Штауфен был возведен в ряд первых князей Империи в результате кризиса, потрясшего господство Салической династии и лишь приблизительно описываемого словами «борьба за инвеституру». При этом он не получил немедленно какого-либо первостепенного преимущества из своего нового положения герцога Швабского. Если государю противостоял антикороль, то и деду Барбароссы Фридриху Штауфену также пришлось бороться с мощными силами противодействия в собственном герцогстве. Явное усиление своего могущества изведал его сын, отец Барбароссы герцог Фридрих И, когда его дядя, император Генрих V, на время своего второго итальянского похода назначил его имперским регентом. Ряд достигнутых успехов — не в последнюю очередь территориально-политических — улучшил его позиции, но и способствовал установлению отныне таких отношений с главой Империи, которые уже не были свободны от напряженности.