Грэм Робб - Жизнь Гюго

К тому времени, как процессия достигла кладбища, толпа увеличилась в несколько сот раз; она заполнила все пространство между могилами, как река во время наводнения. Гюго опустился на колени и поцеловал гроб.

Далее последовало то, что запомнили многие. Видимо, это стало самым ярким и тяжелым событием. Склеп оказался слишком узким, и гроб не проходил. Целых полчаса могильщики расширяли отверстие. «Вакери, – писал Гонкур, – воспользовался случаем и произнес длинную речь, в которой сообщил, что Гюго-младший был мучеником и умер в доспехах, помогая основать республику. Тем временем Буке шепотом сообщил мне, что причиной смерти были излишества в супружеской жизни и телесная диарея [распутство. – Г. Р. ]». В воспоминаниях самого Гюго настрой иной {1288}: «Пока шлифовали камень, я смотрел на могилу моего отца и гроб сына. Наконец гроб можно было опускать. Шарль упокоится с моим отцом, матерью и братом [Эженом. – Г. Р. ]. Люди бросали цветы на могилу. Толпа окружила меня. Все пожимали мне руки. Как люди любят меня, и как я люблю людей!»

На следующий день газеты наперебой рассказывали о двух событиях: похоронах Шарля Гюго и объявлении, сделанном правящим Центральным комитетом Национальной гвардии, о том, что в Париже пройдут выборы {1289}.

Казалось, что осада кончена, трусы, которые сдались пруссакам, бежали в Версаль, и началась весна. Казалось, что все закончится карнавалом. Виктору Гюго грозила опасность превратиться в священную корову новой республики. На следующий день после похорон к нему пришли четыре члена Центрального комитета, чтобы посоветоваться с «гернсийским мудрецом». Гюго сказал им, что их цели справедливы, но средства преступны, что было рискованно. Он еще помнил резню июня 1848 года и ее результат: девятнадцать лет правления Наполеона III. Если бы Гюго выбрали в комитет, он очутился бы в невозможном положении: ему пришлось бы проводить в действие собственную политику. Возможно, в конце концов его бы казнили по распоряжению той или иной стороны, а французские республиканцы потерпели окончательное поражение. Как обычно, революция началась слишком рано. Настало время покинуть Париж. Через четыре дня в Le Rappel появилась заметка:

«В среду [22 марта 1871 г. – Г. Р. ] Виктор Гюго отбыл из Парижа в Брюссель. Его присутствия там требуют формальности, которые надо завершить в интересах двоих детей, недавно покинутых нашим другом, которого все мы оплакиваем…

Как только с формальностями будет покончено, Виктор Гюго обеспечит будущее детей и немедленно вернется в Париж» {1290}.

Разумеется, он обязан был позаботиться о будущем внуков, но навязчивое повторение «как только» и «немедленно» намекает на легкое смущение.

«Замечательное дело, глупо скомпрометированное пятью или шестью негодными главарями» – вот вердикт, который Гюго вынес Парижской коммуне {1291}. «Замечательное» – потому что почти два месяца Париж был автономным государством, которое революционный комитет, избранный демократическим путем, вырвал из общественного краха и политического бесчестия. «Негодными» – потому что все поступки были проникнуты духом мщения. По мнению Гюго, Парижская коммуна стала гигантским прыжком назад, прошлым, которое притворялось будущим. Вернули в обиход революционный календарь, который был в ходу в то время, когда он родился. Теперь шел 79-й год. Газета, названная «Свободный Париж», публиковала имена и адреса людей, служивших осведомителями при Второй империи {1292}. Кто-то увидел, как Огюст Ренуар рисует эскизы на берегу Сены, и его арестовали как шпиона {1293}. Колонну на Вандомской площади снесли; в довершение всего большая часть центрального Парижа была уничтожена пожаром.

Легко злорадствовать над идеологическими крайностями коммуны – так в наши дни глашатаи политкорректности отвлекают общество от истинных проявлений беззакония. Однако в 1871 году за Парижскую коммуну проголосовало большинство – 80 про центов. Последовали идеологические чистки в их худшем проявлении, и проводили их не анархисты, которые два месяца довольно успешно управляли Парижем, подав хороший пример Ленину, Мао и студентам в мае 1968 года, а монархический парламент, который обстреливал собственную столицу из Версаля зажигательными бомбами.

Те два месяца Гюго провел в Брюсселе, где, к своему ужасу, понял, что Шарль жил в ожидании наследства на широкую ногу: он наделал долгов на 40 тысяч франков. Гюго утешался, общаясь с внуками и проститутками. К тому времени, как имущественные дела были решены, возвращаться в Париж стало уже поздно. Началась вторая осада. Кроме того, обращаться к массам на повышенных тонах лучше всего издали. Гюго раскинул шатер между президентом Тьером и коммунарами, воплощая собой диалектику. Его стихи в газете Le Rappel призывали к равному осуждению обеих сторон. В стихотворении «Два трофея» он попытался спасти Триумфальную арку от артиллерии Версальского правительства, а Вандомскую колонну – от коммунаров. Он напоминал об общем национальном достоянии, что, однако, не помешало бомбить площадь Звезды, но все же на несколько дней отложило снос колонны {1294}.

21 мая правительственные войска ворвались в город. Неделя уличных боев получила название «Кровавой». 25 мая Гюго записал в дневнике: «Что-то чудовищное. Коммунары подожгли Париж. Вызывают пожарных даже из Бельгии». 27 мая коммуна пала. Тюильри, библиотека Лувра, ратуша, префектура полиции, два театра, части улиц Риволи и бесчисленные здания лежали в развалинах. Нейи и Сен-Клу сровняли с землей. Фотографии Парижа в июне 1871 года напоминают следующий век. Несколько сотен коммунаров расстреляли на кладбище Пер-Лашез. Окопы, которые рыли восемь месяцев перед немецкой осадой, забили трупами; многие из них были ужасно изуродованы. «Нечистая кровь, – писала «Либерте», язвительно цитируя «Марсельезу», – наполнит наши борозды» {1295}. Как обычно бывает в такие времена, слово «наши» звучало довольно зловеще. «Наши солдаты, – писала «Фигаро», – упростили задачу военных судов Версаля, расстреливая на месте; но нельзя забывать, что очень многие преступники избежали наказания» {1296}.

Историю спешно переписывали и иллюстрировали мифами, которые прожили очень долго: pétroleuses (поджигательницы), поддельные фотографии священников, которых резали на бульварах {1297}, камеры пыток в парижской клоаке. Коммунаров, переживших резню, – а с ними всех, кого тогда арестовали, – приговорили к смерти, высылке «в укрепленные огороженные районы» или к пожизненной каторге. Они же, в том числе и приговоренные к смерти, должны были оплатить судебные издержки. Судя по спискам приговоренных, круг их профессий был довольно широк. Среди них довольно много тех, кого принято относить к «порядочному обществу»: счетовод, механик, студент-медик, ветеринар, кузнец, маляр, бывший морской офицер, литератор, кассир, директор начальной школы и т. д. {1298}