Ирвин Ялом - Когда Ницше плакал

Глаза Ницше вновь наполнились слезами, и снова он вытащил свой носовой платок.

«А это что за слезы, Фридрих?»

«Это из-за того, как вы сказали „мой дорогой друг“. Я часто произносил слово „друг“, но до этого самого момента это слово не было действительно моим. Я часто мечтал о дружбе, в которой двое людей объединяются для достижения некоего высшего идеала. И вот, сейчас, это случилось! Мы с вами объединились именно так! Я принял участие в победе человека над собой. Я действительно ваш друг. А вы – мой. Мы друзья. Мы – друзья, – какое-то мгновение Ницше казался почти веселым. – Мне нравится, как звучат эти слова, Йозеф. Я хочу повторять это снова и снова».

«Тогда, Фридрих, принимайте мое предложение и оставайтесь у меня. Вспомните свой сон: мой домашний очаг – это ваше гнездо».

Приглашение Брейера остудило Ницше. Он сидел, медленно качая головой, и только потом ответил: «Этот сон соблазняет и мучает меня одновременно. Я как и вы. Я хочу согреться у семейного очага. Но меня пугает перспектива сдаться комфорту. Это все равно что отказаться от своего „Я“ и своей миссии. Для меня это будет одним из видов смерти. Может, этим и объясняется символика инертного греющегося у огня камня».

Ницше встал, прошелся по комнате и остановился за своим стулом: «Нет, друг мой, мне суждено искать истину на самой темной стороне одиночества. Мой сын, Заратустра, будет истекать мудростью, но его единственным спутником будет орел. Он будет самым одиноким человеком в мире».

Ницше снова взглянул на часы. «Я уже достаточно хорошо изучил ваше расписание за это время, Йозеф, чтобы понимать, что вас ждут пациенты. Я не могу более вас задерживать. Каждый из нас должен идти своей дорогой».

Брейер покачал головой: «Перспектива расставания с вами убивает меня. Это нечестно! Вы так много для меня сделали и получили так мало взамен. Может, образ Лу утратил свою власть над вами. А может, и нет. Время покажет. Но я уверен, что мы бы еще многое могли сделать».

«Не стоит недооценивать ваш дар мне, Йозеф. Не стоит недооценивать дружбу, не стоит недооценивать тот факт, что я понял, что я не чудак, что я могу общаться, до меня можно достучаться. До сих пор я только вполсилы эксплуатировал свою концепцию Amorfati : я научился – лучше сказать, свыкся с мыслью, – любить судьбу. Но теперь благодаря вам, благодаря вашему открытому сердцу я понял, что у меня есть выбор. Я навсегда останусь один, но как прекрасно иметь возможность выбирать, что делать. Amorfati - выбирай свою судьбу, люби свою судьбу».

Брейер встал напротив Ницше. Между ними стоял стул. Брейер обошел стул. Мгновение на лице Ницше держалось испуганное выражение загнанного в угол человека. Но, когда к нему приблизился Брейер с распростертыми объятиями, он ответил ему тем же.

Днем 18 декабря 1982 года Йозеф Брейер вернулся в свой кабинет, к фрау Бекер и ожидающим его появления пациентам. Потом он пообедал в обществе своей жены, детей, тещи и тестя, молодого Фрейда и Макса с семьей. После обеда он вздремнул, и ему снились шахматы, он делал из пешки ферзя. Он еще тридцать лет занимался благоустроенной медицинской практикой и никогда больше не применял лечение разговором.

Тем же самым днем пациент из палаты №13 клиники Лаузон Удо Мюллер заказал фиакр до станции и в одиночестве отправился оттуда на юг, в Италию, к теплому солнцу, неподвижному воздуху, где он собирался встретиться, действительно собирался встретиться, с персидским пророком по имени Заратустра.

Фридрих Ницше и Йозеф Брейер никогда не встречались. И психотерапия, разумеется, не была изобретена в ходе их встреч. Тем не менее жизненная ситуация главных героев соответствует фактологии, и все основные составляющие этого романа – душевные муки Брейе-ра, отчаяние Ницше, Анна О., Лу Саломе, отношения Фрейда с Брейером, трепещущий зародыш психотерапии – все это действительно имело место в 1882 году.

Поль Рэ познакомил Фридриха Ницше с молодой Лу Саломе весной 1882 года, и у них завязался короткий, бурный и целомудренный роман. Ей предстояло сделать головокружительную карьеру: она стала не только великолепной писательницей, но и практикующим психоаналитиком; она была знаменита тесной дружбой с Фрейдом и многочисленными романтическими увлечениями, – одним из них стал немецкий поэт Райнер Мария Рильке.

Отношения с Лу Саломе, осложненные присутствием Поля Рэ и подрываемые сестрой Элизабет, закончились для Ницше ужасно; утраченная любовь и мысли о том, что его предали, мучили его еще долгие годы. В конце 1882 года – время начала событий книги – Ницше находился в глубокой депрессии, были даже заметны суицидальные тенденции. Полные отчаяния письма к Лу Саломе, выдержки из которых процитированы в этой книге, подлинные, хотя нельзя с уверенностью сказать, были ли эти письма действительно отправлены или же это черновики. Письмо Вагнера к Ницше, приведенное в главе 1, тоже подлинное.

Большую часть своего времени в 1882 году Брейер уделял лечению Берты Паппенгейм, известной под псевдонимом Анна О. В ноябре того года он начал обсуждать этот случай со своим молодым протеже, своим другом Зигмундом Фрейдом, который, как и обозначено в романе, был частым гостем в доме Брейера. Двенадцать лет спустя история Анны О. стала первым случаем, описанным Фрейдом и Брейером в «Исследованиях истерии», книги, ознаменовавшей собой начало психоаналитической революции.

Берта Паппенгейм, как и Лу Саломе, была удивительной женщиной. Через несколько лет после прекращения терапии у Брейера она стала одним из первых социальных работников, причем настолько выдающимся, что была посмертно помещена на памятную западногерманскую почтовую марку в 1954 году. Тот факт, что она и Анна О. – это одно и то же лицо, не был достоянием публики до тех пор, пока Эрнст Джонс не написал об этом в биографической книге 1953 года «Жизнь и труд Зигмунда Фрейда».

Был ли исторический Йозеф Брейер одержим страстью к Берте Паппенгейм? О внутреннем мире Брейера известно мало, но имеющиеся данные не позволяют исключить эту возможность. Противоречивые исторические источники единогласны лишь в том, что процесс лечения Брейером Берты Паппенгейм вызвал в них обоих бурю сложных чувств. Брейер был полностью поглощен своей юной пациенткой и проводил с ней больше времени, чем со своей женой Матильдой, что вызвало у нее ревность и негодование. Фрейд рассказывал своему биографу, Эрнесту Джонсу, о сильной эмоциональной привязанности Брейера к своей молодой пациентке, и в письме своей невесте, Марте Бернайс, написанном в тот период, уверял ее, что с ним ничего подобного не случится. Психоаналитик Джордж Поллок предположил, что столь сильная реакция Брейера на Берту может быть обусловлена тем, что он рано потерял мать, тоже Берту.