Дэвид Граймс - Неразумная обезьяна [Почему мы верим в дезинформацию, теории заговора и пропаганду] [litres]

Когда ответы были проанализированы, выяснилась поразительная вещь: математические способности перестали быть предиктором успешности решения задачи. Либералы прекрасно справлялись с заданием, когда в нем предполагалось, что контроль над оборотом оружия снижает преступность, но, сталкиваясь с данными о том, что этот контроль приводит к повышению преступности, теряли свои математические способности и чаще давали неправильный ответ. Консерваторы повели себя точно так же, но они давали неправильные ответы, что называется, с точностью до наоборот: правильно отвечали на вопрос, если из задания следовало, что свободный доступ к оружию снижает преступность, но переставали справляться с заданием, если из данных следовал противоположный вывод. Еще более тревожным было то обстоятельство, что уровень математических способностей не перевешивал влияние политических убеждений – в среднем те, кто обладал хорошими математическими способностями, с большей вероятностью отвечали правильно, когда вывод совпадал с их идеологической позицией.

Итоги исследований Кахана развенчивают идею о том, что причиной разногласий по вопросам науки и технологии – или же политики и объективных данных – является недостаток информации. Скорее из результатов исследования можно заключить, что идеологические мотивации искажают саму способность к мышлению. Но почему так происходит? Гипотеза Кахана заключается в том, что люди обладают склонностью к мышлению, защищающему идентичность : “Стремясь избежать диссонанса и отчуждения от ценимой ими группы, индивиды подсознательно сопротивляются фактологической информации, которая угрожает декларируемым ими ценностям”. Мы не отделяем наши убеждения от своей самости – в какой-то степени наши убеждения нас формируют. Соответственно, существует мощный психологический императив, охраняющий и наше представление о самих себе, и наши отношения с теми, кто разделяет те же идеи и мировоззрение. Нам невероятно трудно отделить наши идеи от ощущения собственной самости – и часто, слишком часто это обрекает нас на фанатичную верность неверным представлениям и на нежелание рассматривать альтернативы, угрожающие самой нашей глубинной идентичности.

Если это кажется вам странным, то подумайте, какие последствия ожидают человека, отвергающего свою идентичность с группой, к которой он принадлежит, и отказывающегося от основополагающих, не подлежащих обсуждению убеждений и допущений, присущих этой группе. Мы обладаем склонностью держаться внутри эхокамеры мнений и идеологий, отражающей наши собственные мнения и идеологии. Это особенно верно для эмоционально окрашенных предметов – таких как религия, политика или убеждения. В этих сферах коллективная верность определенным взглядам настолько укрепляет приверженность неким идеям, что они становятся неоспоримыми и ортодоксальными. За любое отклонение от этих идей можно заплатить непомерно высокую социальную и личную цену, включая остракизм. Обсуждение вопросов веры и убеждений часто грозит обвинением в предательстве и риском стать парией.

Любопытно, что когнитивный диссонанс может быть в какой-то мере избирательным. В опубликованной в 2012 году статье ученые Кентского университета сообщили, что сторонники теории заговоров обладают удивительной способностью придерживаться одновременно двух взаимоисключающих убеждений. В одном исследовании было показано, что чем сильнее испытуемые верили в то, что принцесса Диана инсценировала свою смерть, тем больше они верили и в то, что она была убита. В другом исследовании точно так же было обнаружено, что чем сильнее испытуемый верил в то, что Усама бен Ладен был мертв к тому моменту, когда спецподразделение США атаковало его базу в Пакистане, тем глубже было их убеждение в том, что он остался жив. Каким-то образом сторонники теории заговора обладали способностью принять существование своеобразного “бен Ладена Шрёдингера”: этот бен Ладен мог одновременно существовать и в живом, и в мертвом состоянии. Причина, по которой это не вызывало у самих испытуемых внутреннего конфликта, заключается в непоследовательности их собственных убеждений. До тех пор, пока существует миф заговора, их мировоззрение остается защищенным [38]. Ученые пришли к выводу, что “природа конспирологического убеждения подкрепляется не самими конспирологическими теориями, поддерживающими друг друга, но более широкими убеждениями, поддерживающими конспирологические теории как таковые”.

Тревожная реальность состоит в том, что люди склонны верить в то, что представляется им идеологически близким, и отсеивают информацию, которая вступает в неразрешимый конфликт с их глубинными убеждениями и верой. Мы все в той или иной мере поражены этим пороком и должны отчетливо сознавать его наличие, если надеемся его преодолеть. То, что мы считаем обдуманной, рациональной позицией, может на деле не быть таковой – часто это всего лишь эмоционально окрашенное решение, рядящееся в тогу, заимствованную у рационального мышления и неразрывно слившуюся с тканью наших глубинных представлений о самих себе. Именно это заставляет нас упорно сопротивляться изменениям образа мыслей, даже если к этому нас побуждают неопровержимые факты. Как заметил однажды Джонатан Свифт, “мышление никогда не излечит человека от неверного мнения, каковое никогда не приобретается в результате мышления”.

Однако в конечном счете следование иррациональным убеждениям для нас губительно. Будь то проблема глобального изменения климата, политика в области здравоохранения или даже большая политика, мы – во всех этих случаях – должны оценивать доступную информацию критически, не прибегая к идеологическим линзам, искажающим наше восприятие. Мы можем твердо придерживаться каких-то убеждений, но реальности нет ровным счетом никакого дела до того, во что мы верим. Если же мы настаиваем на примате идеологии над объективной реальностью, то тем самым подвергаем опасности себя и других.

В уголовном судопроизводстве большое значение придают показаниям свидетелей. Воспоминания тех, кто присутствовал на месте преступления, оказывают сильное воздействие на присяжных. Часто эти показания служат неопровержимыми доказательствами, позволяющими осудить или, наоборот, оправдать подозреваемого. Однако доверие, каковое мы оказываем таким свидетельствам, может быть обмануто. Не говоря уже о реальном риске ошибки при опознании, свидетели с завидной регулярностью реконструируют фрагменты информации, строя связный, но неверный сюжет. Каждый из нас обладает склонностью хранить информацию в таком виде, чтобы она имела для нас смысл. Эти личные схемы формируются в зависимости от нашего собственного опыта, принадлежности к определенной культуре и даже от предрассудков. Подсознательно мы изменяем наши воспоминания о событиях и их последовательности так, чтобы они соответствовали этим факторам. Этот процесс протекает настолько гладко, что мы даже не замечаем, как именно это происходит. Мы воспринимаем свои воспоминания как нечто, полностью соответствующее реальности, хотя как объективные свидетельства они могут быть фундаментально искаженными. Группа Innocence Project , выдвинувшая проект реформы судопроизводства, обнаружила, что ошибочные свидетельские показания являются причиной 73 процентов неправомерных обвинительных приговоров.