Эсме Швалль-Вейганд - Дар. 12 ключей к внутреннему освобождению и обретению себя

Мне знакомо это — долгими годами я скрывала свое прошлое, замалчивая все, что произошло со мной, жила, не обнаруживая ни горя, ни гнева. Когда мы всей семьей — Бела, я и Марианна — бежали после войны из Европы от коммунистической власти и приехали в Америку, мне хотелось стать нормальной , быть как все . Я не хотела походить на потерпевшую кораблекрушение женщину, не хотела быть матерью, «которая пережила холокост». Я пошла на швейную фабрику, где обрезала на детских трусиках торчащие из швов нитки, и мне платили семь центов за дюжину трусов; я работала молча, боясь произнести вслух лишнее слово, чтобы не услышали моего акцента, так как стеснялась своего ломаного английского. Я просто хотела вписаться, хотела, чтобы меня признали своей. Мне не хотелось, чтобы люди жалели меня. Не хотелось обнажать свои шрамы.

И только десятки лет спустя, когда я заканчивала обучение на клинического психолога, я осознала, какова цена этой двойной жизни. Не исцелившись сама, я намеревалась лечить других. Я чувствовала себя лицемеркой и самозванкой. С виду я была как взрослая, выглядела как врач. А внутри меня жила перепуганная, дрожащая шестнадцатилетняя девочка, чем только не зажатая — и своим неприятием прошлого, и своей одержимостью достичь самого большего, и непомерной требовательностью к себе.

И до того момента, пока я не смогу принять свою правду, я буду владеть этой тайной, а эта тайна будет владеть мною.

Тайна, которую я носила в себе, сказывалась и на моих детях. До сих пор я так до конца и не разобралась, каково им было. По детским воспоминаниям и Марианны, и Одри, и Джона, в глубине души у них таился страх и они испытывали какую-то неловкость, сами не понимая из-за чего. Чувства моих дочерей и сына были такими же, как переживания других детей, чьи родители тоже остались в живых после холокоста, — их письма приходили ко мне со всех концов света.

Рут, дочь венгерских выживших, рассказывала мне, как молчание родителей действовало на ее душевное состояние и как повлияло на ее раннее взросление. Если смотреть со стороны, детство Рут было прекрасным. Отец и мать, переселившись в Австралию, явно испытывали облегчение и выглядели людьми вполне жизнелюбивыми, довольными тем, что есть возможность дать дочери хорошее образование, определить ее в балетную и музыкальную школы, растить в мирных условиях, гордиться ее успехами и радоваться, когда дом наполнялся голосами ее друзей. Родители часто повторяли, как им повезло, не забывая поблагодарить за это Бога. В их поведении не прослеживалось никаких явных следов прошлой травмы.

Но жизненный опыт и душевный опыт Рут отнюдь не совпадали. Всегда ровное и доброе настроение родителей, которым было уютно жить в настоящем, отличалось от их отношения к прошлому, окутанному глухим молчанием, и этот резкий контраст вызывал в дочери тревогу. Иногда Рут пронизывало предчувствие какой-то беды — даже в те моменты, когда она занималась самыми привычными делами и испытывала вполне нормальные и приятные чувства. Невысказанная, но подразумеваемая травма матери и отца, их затаенный испуг — это вселяло убежденность, что в ее мире не все так гладко и в любую минуту может произойти нечто страшное. Рут выросла, приобрела профессию, стала отличным специалистом по психиатрии, у нее появились свои дети, но, каких бы успехов ни добивалась она в жизни, ей так и не удалось избавиться от того застарелого чувства страха перед какой-то нависшей бедой. В душе Рут постоянно звучал вопрос, почему ее угнетает это чувство. Однако даже профессиональная подготовка врача-психиатра не давала ей правильного понимания проблемы.

Когда младшему сыну Рут исполнилось девятнадцать, он попросил ее съездить с ним и братом в Венгрию. Ему хотелось узнать больше о бабушке и дедушке, которых уже не было в живых. Понимая, что те, кто не знает истории, обречены ее повторять, он придавал большое значение прошлому — особенно в связи с ростом во всем мире идеологии правого экстремизма. Рут упорно отказывалась. Она еще в юности успела побывать в коммунистической Венгрии, о которой остались не самые приятные воспоминания, и потому у нее не возникало никакого желания туда возвращаться.

Но как-то, по совету друзей, она прочитала мой «Выбор», и книга помогла ей обрести как твердость духа, так и понимание своего долга — встретиться с прошлым родителей. Она дала согласие на поездку.

Опыт проникновения в прошлое родителей оказался для Рут поворотным и целительным событием. Вместе с сыновьями она пошла в синагогу, где проходила экспозиция о будапештском гетто. Там Рут увидела фотографии и материалы, по которым впервые по-настоящему поняла, через что прошла ее мать. Обрести правду было больно и трудно. Но вместе с тем полезно — это дало ей силы. Теперь все складывалось в четкую картину, и она по-новому ощутила связь с родителями; поняла, почему они отказывались говорить о прошлом, прониклась еще большей благодарностью к ним за то, что таким образом они пытались оградить и ее, и себя. Но скрывать или преуменьшать правду о себе — это не слишком правильный путь, прибегая к которому можно уберечь родных от переживаний. Нужно работать над своим прошлым, чтобы залечить все связанные с ним раны и ненароком не передать свою боль близким людям. Встретившись лицом к лицу с семейным наследием, Рут впервые ощутила душевное равновесие, принесшее ей согласие с самой собой. Она постигла источник внутренней тревоги и в итоге смогла избавиться от нее.

Мой путь к выздоровлению начался с той минуты, когда я положила в свою сумку небольшую книжку, данную мне однокурсником из Техасского университета. То была книга Виктора Франкла «Человек в поисках смысла». И я набралась смелости ее открыть. Правда, сопротивлялась этому целый день, находя все новые отговорки. «Мне не нужно читать чьи-то записки о лагере смерти, — твердила я себе. — Я была там! Зачем мне лишняя боль? Зачем погружаться в то, что прошло? Зачем открывать дверь ночным кошмарам? Зачем возвращаться в ад?» Но посреди ночи, когда семья спала и в доме было тихо, я все-таки начала ее читать. И случилось совсем неожиданное: я почувствовала, что меня услышали. Франкл был там, где была и я. Мне казалось, он обращается оттуда прямо ко мне. Когда мы оба очутились в лагерях смерти, наш жизненный опыт был совершенно разным: ему за тридцать, он признанный европейский психиатр; я шестнадцатилетняя гимнастка, ученица балетной школы, думавшая только о своем любимом. Но то, что и как он написал об общем для нас обоих прошлом, изменило мою жизнь. Я увидела для себя новую возможность — путь к тому, чтобы отказаться от своих секретов, больше не прятаться, перестать отбиваться и бежать от прошлого. Благодаря его словам — а позже общению с ним — я испытала душевный подъем и обрела отвагу, чтобы увидеть правду о себе, признать ее и выразить. Он помог мне раскрыть мои тайны и таким образом вернуть свою подлинную сущность.