Ганс Айзенк - Эксперимент. Самые жестокие исследования в психологии

На пятый день возникли проблемы, так как новый «заключенный» отказывался есть свою сосиску. Об этом моменте в дневнике «надзирателя» сказано: «Мы бросаем его в карцер и заставляем держать в каждой руке по сосиске… Мы решаем сыграть на солидарности заключенных и сказать новенькому, что все остальные будут лишены посетителей, если он не съест свой обед… Я прохожу мимо двери карцера и ударяю в нее своей дубинкой… Я очень зол на этого заключенного за то беспокойство и те проблемы, которые он причиняет остальным. Я решил силой заставить его есть, но он отказывается есть. Я вылил ему суп на лицо… Я ненавидел себя за то, что я заставляю его есть, но еще больше я ненавидел его за то, что он отказывается есть».

Как мы уже отмечали, в ходе эксперимента «надзиратели» становились все более грубыми и агрессивными и игнорировали запрет на использование физического воздействия. Однако Зимбардо и его коллеги сообщали, что в поведении «надзирателей» были различия и, по их мнению, только около одной трети «надзирателей» столь последовательно демонстрировали враждебность и агрессивность, что их поведение можно описать как садистическое.

С другой стороны, «заключенные» становились со временем все более пассивными и впадали в состояние депрессии и апатии. Возможно, причина этого заключалась в том, что они начинали понимать, что они мало могут повлиять на положение дел. Как гласит старая пословица: «Какая польза от того, что ты будешь биться головой об стену?»

Несмотря на свое преждевременное завершение, эксперимент Зимбардо показал, что ситуации насилия и нетерпимости, характерные для атмосферы тюрьмы, могут возникать даже тогда, когда в качестве тюремных надзирателей и заключенных выступают нормальные законопослушные граждане. Наблюдавшаяся в Стэнфордском эксперименте дегуманизация едва ли может быть приписана «преступным склонностям» тех, кто принимал в нем участие. Наиболее естественным объяснением в данном случае является то, что главным образом в поведении участников эксперимента повинна сама обстановка тюрьмы. По собственным словам Зимбардо, его исследование вскрыло «способность социальных институтов заставлять добропорядочных людей совершать дурные поступки».

Но насколько экспериментальная тюрьма похожа на настоящую тюрьму? Свидетельства тех, кто не понаслышке знает о том, что такое настоящая тюрьма, не дают ясной картины. Заключенные, содержащиеся в наиболее строго охраняемом крыле исправительной тюрьмы Род-Айленда, заявили, что реакция заключенных экспериментальной тюрьмы напомнила им крайне эмоциональную и нервозную реакцию многих заключенных, впервые попавших в тюрьму. Замечание одного бывшего заключенного проливает некоторый свет на пассивность и апатичность заключенных: «Единственный способ поладить с начальниками — это уйти в себя, и физически тоже — в буквальном смысле сделаться как можно меньше. Это еще один способ, каким они отнимают у тебя человеческие права. Они хотят, чтобы ты и дышал незаметно».

Помощник начальника тюрьмы в Сан-Квентине в своем интервью по телевидению отнесся, как и можно было ожидать, скептически к эксперименту Зимбардо. Когда его спросили, имеет ли эксперимент значимость для тюремной системы, он ответил, что эксперимент несостоятелен, пристрастен и методологически порочен, однако свое суждение он основывал на краткой статье, прочитанной им в газете. Как следствие, Зимбардо было отказано в праве посетить одну из калифорнийских тюрем начальником управления исправительных учреждений. Это решение дает основания предполагать, по крайней мере людям, не склонным к прекраснодушию, что власти испугались, потому что Зимбардо оказался прав.

Наиболее мощной атаке Зимбардо подвергся со стороны бостонских психологов Али Бануазизи и Саймака Мохаведи, которые настаивали, что участники Стэнфордского эксперимента не находились в социальной ситуации, которая по своему значению была бы тождественна пребыванию в настоящей тюрьме; все, что их просили делать, — это играть роль надзирателей и заключенных, а поскольку у них были стереотипные представления о том, как ведут себя надзиратели и заключенные в условиях реальной тюрьмы, они просто-напросто стали копировать эти стереотипы в своем собственном поведении. Интересно отметить в этой связи, что большинство надзирателей, когда их спрашивали об их агрессивном поведении, заявляли, что они «просто играли роль» сурового надзирателя.

Бануазизи и Мохаведи проверили некоторые из этих идей, попросив людей заполнить анкету с серией вопросов, которые шли после описания Стэнфордского эксперимента. 81 процент ответивших на вопросы вполне точно определили, что пытался доказать экспериментатор; один из респондентов, например, написал: «Он считает, что в тюрьмах мучают и унижают».

Подавляющее большинство респондентов (90 процентов) предсказало, что надзиратели экспериментальной тюрьмы будут демонстрировать агрессивность, враждебность и нетерпимость. Столь полное согласие позволяет предположить, что люди разделяют схожие стереотипы представления о поведении тюремных надзирателей. Меньшее согласие наблюдалось в отношении вероятного поведения заключенных в эксперименте. Приблизительно 30 процентов полагали, что заключенные будут демонстрировать признаки бунта и неповиновения, другие 30 процентов предсказывали, что они будут выказывать пассивность и послушание, а большинство остальных опрошенных считали, что заключенные будут демонстрировать признаки и того, и другого поведения.

Таким образом, как показывают данные, надзиратели в эксперименте могли просто притворяться, следуя стереотипному представлению об агрессивном, жестоком тюремном надзирателе, и «по-настоящему» не были теми, кого они играли. Однако не столь понятно, можно ли с такой же легкостью отнести поведение заключенных в эксперименте на счет стереотипного представления. В отношении поведения заключенных нет каких-то широко распространенных стереотипных представлений.

Несомненно, верно, что поведенческие установки, продемонстрированные теми, кто принял участие в ролевой игре, отражают немало различных вещей, в том числе то, как участнику эксперимента хотелось бы вести себя, что представляется ему социально значимым, и то, что он воспринимает как ожидания экспериментатора. В этом отношении Бануазизи и Мохаведи были правы, когда критиковали Зимбардо за предположение, что результаты его эксперимента можно объяснить достаточно просто. Однако их собственное объяснение результатов эксперимента также не было полностью адекватным. Были ли пассивность, депрессия, беспомощность, нервные расстройства со стороны заключенных всего лишь замечательной игрой, предназначенной для того, чтобы угодить экспериментатору? Даже если можно симулировать сильное эмоциональное расстройство, то психосоматическую сыпь, скорее всего, нет.