Эрих Фромм - Быть человеком. Концепция человека у Карла Маркса

В Индии принцип Единого нашел отражение в самых ранних частях «Упанишад» [121] «Упанишады» – древнеиндийские религиозно-философские трактаты, самые ранние из которых относятся к VIII в. до н. э. – Примеч. ред. . Он был назван Брахманом, принципом Единого во вселенной, идентичный Атману [122] В индийской философии концепция Брахмана (т. е. Бога-Абсолюта) тесно связана с личностным восприятием каждым человеком Бога в качестве индивидуального Атмана – своего наивысшего запредельного «Я» . – Примеч. ред. , принципу Единого в человеке. Этот Единый – не кто-то или что-то; он превосходит все существующее и не имеет иного имени, кроме того, что он – не что-то. Это верховный принцип мира, часто также определяемый как «neti, neti» (т. е. «не то и не это»). Однако здесь же, в «Упанишадах», мы находим также концептуализацию Брахмана как Верховного Отца – нечто, трудно отличимое от языка Ветхого Завета.

В буддийской махаяне высочайшая истина – абсолютная бездна (пустота), на которую возможен только намек – описание того, чем она не является. Таким образом, в индийском мышлении мы находим зачатки негативной теологии.

Ту же идею мы обнаруживаем в китайском мышлении: в даоизме. «Дао дэ цзин» [123] «Дао дэ цзин» – «Книга пути и достоинства»; основополагающий источник учения и один из выдающихся памятников китайской мысли, оказавший большое влияние на культуру Китая и всего мира . – Примеч. ред. начинается со следующей фразы: «Дао, о котором может быть сказано только: не абсолютный дао. Имена, которые могут быть даны, – не абсолютные имена. Безымянный есть источник неба и земли» [124] Перевод Э. Фромма. .

В дзен-буддизме мы находим много формулировок, говорящих о невыразимости высшего принципа; вся цель дзен-буддизма – воспрепятствовать попытке понять совершенство при помощи доводов рассудка [125] См. работы Д. Т. Судзуки по дзен-буддизму; они – лучший источник для понимания его фундаментальных идей. Именно в силу аутентичности книги Судзуки требуют от читателя бо́льших усилий, чем другие, менее аутентичные и «более легкие» книги. .

На Ближнем Востоке концепция Единого нашла выражение в символе Бога – верховного владыки . Это была историческая необходимость, потому что в маленьких государствах, управляемых восточными деспотами, претендующими на божественную власть, концепция Единого должна была выразиться в символе верховного владыки, «царя царей». Несомненно, этот Бог отличался от всех идолов. Он не имел имени, и никакое его изображение не было дозволено или возможно. Как я указывал в книге «Вы будете как боги», Бог сделал поблажку Моисею, который сказал, что, если он не назовет имени Бога, народ ему не поверит, – и назвал имя. Однако имя как таковое имело несовершенную форму (как процесс, а не предмет), и лучший его перевод – «Мое имя Безымянный».

Несмотря на эти предосторожности, символ Бога-царя подвергся опасности очеловечивания и уподобления идолу. Эта опасность увеличивалась еще и в силу концепции Бога, культивировавшейся европейской средневековой церковью, социальная структура которой отражала наличие императоров, пап и феодалов, представителей власти. Таким образом, символ «Бога», означавший Единого и верховную власть, выродился в воображаемую реальность Царя Царей, который правил владыками и их подданными с высокого трона на небесах.

Хотя это превращение Бога в идола властвовало массами и теми вождями, которые думали так же, как массы, всегда существовали мыслители и группы (обычно революционные), стремившиеся к очищению концепции Единого от «нечистого» авторитаризма, и называли идолопоклонством примеси, покрывавшие и искажавшие его. История иудаизма и христианства может быть охарактеризована как непрерывная попытка восстановить концепцию Бога в ее исходном значении.

«Негативная теология» есть важное проявление этих попыток, которое находит наиболее радикальное выражение в мистицизме Мейстера Экхарта, и, возможно, никем не высказывается более смело.

Экхарт отрицал все антропоморфные примеси к концепции Бога, противопоставляя им концепцию Божественности, идентичную представлению о Едином [равном] Ничто в восточном понимании. В рамках взглядов его времени концепция о том, что Бога нет, была немыслима. Заменив Бога-Создателя, верховного владыку Божественностью, Экхарт мог выразить концепцию Единого в полной чистоте.

Если задуматься об освобождающей функции мистицизма Экхарта и его бескомпромиссной защите независимости, легко отказаться от другого клише: о свойственной мистицизму «иррациональности» и «противостоянии разуму».

«Если у Бога нет благости, моя воля не пожелала бы его… Я благословен не потому, что Бог благостен, я также никогда не захочу, чтобы Бог дал мне благословение по своей благости, потому что он и не смог бы. Я благословен только потому, что Бог – разум, и я понимаю это ». Или: «Разум – храм Бога. Нигде Бог не обитает так истинно, как в своем храме, в разуме» [126] Обе цитаты взяты Дж. Квинтом из проповеди Quasi stella matutina; перевод и курсив Э. Фромма. .

К этим высказываниям Экхарта можно добавить многие другие, ясно показывающие, что для Экхарта Бог – разум, даже не любовь и не благость, и высшая способность человека – разум. Такой мистицизм со своим радикальным отрицанием любой мысли или представления о Боге не противоречит рациональности. Никто не осознавал этого с большей ясностью, чем Альберт Швейцер, выразивший эту идею в утверждении, что мистицизм – последнее следствие рационализма.

Что касается представления об Экхарте как о человеке не от мира сего, удалившегося от общества и целыми днями погруженного в медитацию, многие высказывания Экхарта в его проповедях опровергают это. Одно из самых ясных наставлений о деятельности человека может быть найдено в его описании «праведника». Экхарт полагал, что в мире есть немного праведников, но они существуют; Квинт, суммируя высказывания Экхарта, описывает их так.

«Их трудно узнать, этих праведных и совершенных людей Мейстера Экхарта. Если они чувствуют потребность, они едят, в то время как другие [те, кто верит в действенность добрых и благочестивых дел] постятся; они спят, когда другие бодрствуют, они молчат, когда другие молятся, – коротко говоря, все их слова и поступки непонятны толпе, потому что эти праведники знают, что все те, которые постятся, много бодрствуют и совершают великие [святые] дела, не исправляя своих ошибок и своего поведения, предают себя, и есть насмешка дьявола. Однако существует один критерий, по которому любой безошибочно узнает праведника: по их отношению к другим людям, по отношению к общине. Они никогда не уклоняются от своего общественно-этического долга и действий. Такой человек – все люди в одном – прорвался через барьеры эго и самодостаточности, он больше не знает эгоизма, главного греха нашего мира. Честь его собратьев, его радости и его заботы принадлежат ему» [127] J. Quint, Deutsche Predigten and Traktate, trans. and ed. J. Quint, Munich, 1969, pp. 42ff. .