Сонали Дераньягала - Волна

Мама . Порой трудно поверить, что я была их матерью. Вот я вспоминаю, как мальчики появились на свет или как Малли боялся потерять меня из вида и мне приходилось подбадривать его, — даже цепляясь за такие моменты, я остаюсь в замешательстве. Все настолько далеко, что я сама себя уже не вижу. А была ли я? Неужели я — та самая женщина, знавшая по интенсивности цвета детских соплей, когда у сыновей начнется боль в ушах? Это действительно я — вместе с ними когда-то искавшая в интернете сайты с большими белыми акулами? И та, которая закутывала их в синие махровые простыни, когда они выбирались из ванны, — тоже я?

Знаю, конечно, что то была я, но знание мое туманное, а порой даже пугающее. Странно. Прежде всего, если они мертвы, что я делаю среди живых? Должно быть, у меня нет сердца? Ведь я их мать! Правда, почти каждая ночь для меня мучительна — мои сны наполнены нестерпимой тоской по ним. Я все еще душевно изувеченная, как в те первые недели, когда не могла переступить порог своей комнаты, потому что их не было рядом. Но едва ли этого достаточно. Все со мной происходящее и близко не сопоставимо с ужасом их смерти. Тогда что сопоставимо? Боюсь, моего воображения не хватит. Разве что помечтать о том, чтобы вновь оказаться внутри вздыбленной океанской волны, но на сей раз все сделать правильно и не цепляться за ту несущуюся мимо ветку.

Я была их матерью — почему мне никак не удается принять эту реальность? Может быть, потому, что до сих пор я живу как огорошенная? Может быть, невообразимый финал моего материнства перечеркнул все, что было до него? А может быть, когда они исчезли буквально в одно мгновение, я впала в такое состояние транса и отчаяния, что сама отказалась от своего прошлого? Когда мы были вместе, я растворялась в них без остатка: полностью жила их нуждами, их настроениями, а после волны отчаянно, с какой-то яростью пыталась освободиться от их близости, решив для себя, что все потеряло смысл, раз больше я им не мать. Прошло уже четыре года, а я не решаюсь даже представить, как прижимаю мальчиков к себе, обнимая так же нежно и горячо, как когда-то при их жизни. Разве могу я заглядывать в эту бездну? Лучше не помнить. Не помнить легкого тельца Малли и как несла его, сонного, из машины домой. Не помнить слегка дрожащего голоса Вика, когда сын спрашивал после тренировки по футболу, понравилась ли мне сегодня его игра. Не помнить, что играл он плохо, но ждал от меня уверений в обратном. Как только я позволю себе вспоминать все это, то сойду с ума от желания быть с ними, обнимать их, слышать их голоса.

Разве не так?

Возможно, отказывая себе в праве быть матерью, я таким образом расплачиваюсь за свою невольную вину в смерти сыновей — вину, которую временами чувствую. Тогда, в декабре, мы со Стивом привезли их на Шри-Ланку. Правда, мы всего лишь сделали то, что делали каждый год. И хотя беда пришла, потому что сдвинулись тектонические плиты, мне трудно избавиться от мысли, что собственными руками я толкнула сыновей на погибель, когда они так полагались на меня. А ведь я должна была беречь их и защищать. Наверное, потому мне не хватает душевных сил вспоминать, как всецело была поглощена заботой о них и как безоговорочно они доверяли мне. И все-таки иногда я не выдерживаю и, словно украдкой, подглядываю за той жизнью. Когда появилась возможность просматривать в Google Maps лондонские районы в режиме трехмерной графики, я нашла нашу улицу и немедленно перенеслась туда — к ним и себе, какой я была с ними. Вот мы идем в школу, и я прошу их застегнуть молнии на куртках. А теперь они бегут впереди. Я слышу свой голос, как предупреждаю Вика: «Осторожно, не влезай в собачье дерьмо». Если не проследить, он непременно во что-нибудь наступит.

Но, будучи их матерью, я отпустила своих сыновей. Бросила их. Джип перевернулся в бурлящей воде, и в те минуты — не знаю даже, как долго, — я совсем о них не думала. Там, в воде, я чувствовала страшную боль, разрывающую грудную клетку, и казалось, я умираю. С моей стороны не было ни пронзительных криков, ни громких протестов. Я не оплакивала ни своих детей, ни нашу жизнь. В голове вертелась совсем другая мысль: «Что поделаешь — все кончено». Сейчас, когда я все это вспоминаю, меня поражает ее мелочная обыденность. Казалось бы, я способна на большее. Всего лишь за несколько минут до катастрофы мы были вместе в гостиничном номере. Накануне — с ума сойти! — было Рождество. И вот я попадаю в лапы стихии. И все, на что меня хватает, — это унылое «что поделаешь»? В первые минуты я еще — ради мальчиков — старалась выжить, но почти сразу сдалась. Тоже мне, мать называется.

Когда джип перевернулся, нас раскидало в разные стороны. Думаю, нас просто смыло волной. Думаю, никто не успел осознать, что это момент разлуки. Не то чтобы некая сила вырывала мальчиков у меня из рук, а я, вцепившись в своих детей, пыталась бы спасти их. Не было такого. Я не пыталась выдернуть их из волн. Не пыталась выловить их тела из океана. Не пыталась увидеть их мертвыми. Они просто исчезли из моей жизни навсегда. Чтобы суметь пережить эту дикую, жестокую правду, мне и пришлось память о них, о годах вместе с ними вытеснить из сознания.

Вон из памяти, что Малли каждый раз, побегав босиком по саду, требовал целовать его ушибленный палец. Вон из памяти, что волна пришла за нами, когда мы даже не были на берегу океана, когда дети играли с рождественскими подарками на гостиничной террасе. Не зная, как совместить в голове эти две реальности, я, наверное, потому и гоню из памяти их обе — а вот осознанно или нет, сказать трудно.

Когда они нуждались во мне больше всего, меня не было рядом. Знаю, что в той ревущей воде я оказалась совсем беспомощной, у меня все равно не получилось бы добраться до них, я даже не представляла, где они. Пусть так. И все-таки я их бросила. Я подвела их. В те страшные минуты мои дети были так же беспомощны, как и я, а меня с ними не было. Как они, наверное, хотели ко мне. Не могу даже думать об их ужасе и одиночестве, как не могу вспоминать о Вике, плачущем в том джипе от страха, когда вода хлынула в кабину. Разве есть у меня право ощущать себя их матерью, когда я вынуждена жить с этим?

И еще. Я даже не искала их. После того, как схлынула вода. Я отпустила тогда спасительную ветку, но не кинулась на поиски сыновей. Да, верно, я была в ступоре, дрожала, задыхалась и кашляла кровью. Но и по сей день я кляну себя, что не перевернула вокруг все. Мои крики должны были бы сотрясать небо. Вместо этого я бессмысленно таращилась на подтопленные кусты и твердила себе, что все мои погибли. Теперь вспоминаю: уже тогда я задалась вопросом, что мне делать с моей жизнью. И потом, в те недели и месяцы, когда друзья и родные неустанно искали Малли, я не обращала внимания на их усилия и даже настаивала, что все бесполезно. Почему я так легко приняла чудовищную действительность? Хотела оградить себя от тщетной надежды и разочарований? Или потому, что уже знала правду? У меня нет на это ответа. Я их мать. Я должна была вцепиться в них, костьми лечь в поисках, надеяться до последнего. Вопреки всему. Ничего этого я не делала. Я бросила их, отреклась от них. И мне тошно от этого.