Сонали Дераньягала - Волна

В нашем саду, как и тогда, царит великолепное лето. Вечерние тени косо лежат на траве. Последние лучи пробиваются сквозь листву соседской ивы и воспламеняют цветущие розовые кусты. Над лужайкой порхают две упитанные малиновки, зависая над жимолостью, — такие смелые и не боящиеся людей, что едва не задевают крылышками мою руку. На одной из клумб замечаю розового ската — видимо, Малли играл здесь со своим набором пластмассовой морской фауны. А вот под этим деревом Стив и Вик любили сидеть на земле, уплетая тосты с сардинами. Уже пять лет их нет в этом саду.

Однако мой нынешний приезд не похож на предыдущие. Раньше у меня хватало сил лишь мельком заглянуть в прошлое. Я смотрела и тут же отводила глаза, предпочитая размытые образы. Теперь гляжу — и не могу наглядеться. Я любуюсь мужем и сыновьями, как не любовалась, наверное, даже при их жизни. Я будто изучаю их, открываю заново, ищу все новые и новые штрихи к нашему семейному портрету.

Все пять лет я панически боялась деталей. «Чем больше подробностей вспомню, тем острее будет горе», — говорила я себе. Но теперь мне все реже приходится сражаться с памятью. Я хочу вспоминать. Хочу знать. Видимо, я уже свыклась с горем и научилась его выносить. Я чувствую, что воспоминания не сделают боль сильнее. Или слабее.

Этот дом по-прежнему дышит, пахнет и будто бы звучит их присутствием.

На кухонном столе лежит парочка дисков без обложек. В последние месяцы Стив часто включал для мальчиков музыку своей юности. Вик неуклюже прыгал на месте под песню Our House группы Madness [22] Madness — британская группа «новой волны», работающая с 1976 года; она создала собственный стиль nutty sound, соединив элементы ска и поп-рока. Our House («Наш дом») — ведущий сингл четвертого студийного альбома The Rise & Fall (1982). . Бывало, втроем они дружно наяривали Иэна Дьюри — Hit Me with Your Rhythm Stick [23] Иэн Дьюри (Ian Dury, 1942–2000) — британский музыкант, яркий исполнитель «новой волны» и один из самых любимых и популярных в Британии рок-героев; Hit Me with Your Rhythm Stick («Ударь меня своей ритм-палочкой») — песня Дьюри и группы The Blockheads (1978). . Бешеная энергия. Кажется, в этих стенах до сих пор гудит и потрескивает силовое поле.

Пахн у ло нашим воскресным вечером из старой картонной коробки. В ней Стив хранил крем и воск для обуви. Я перебираю содержимое: тюбики, жестянки, кисточки, щеточки — и среди всего царит старая верная тряпица, которой Стив всегда наводил блеск на почищенные ботинки. В воскресенье вечером он устраивался на лестнице и полировал обувь себе и сыновьям. Я подношу тряпицу к носу, и меня обдает запахом выходных. Лицо у меня мокрое от слез, но я рада: этот старый лоскут подтверждает, что наша жизнь была. Была на самом деле.

«Мой худший день в жизни» — нацарапано почерком Вика на деревянном подлокотнике кресла в детской. Я не знаю, что и думать, так как никогда раньше не видела этой надписи, ни до волны, ни после. Почему он так написал? Из-за меня? Может, поссорился с кем-то в школе, а я не обратила внимания? Потом замечаю на втором подлокотнике футбольный счет: его любимый «Ливерпуль» разбили в пух и прах. В первые секунды я почувствовала облегчение, но затем… Как я хотела бы утешить его, да теперь ничего не могу.

Все эти годы я гнала от себя мысли о маленьких повседневных бедах детей, об их обидах, слабостях, ранимости. Легче было вспоминать своих мальчиков радостными, улыбающимися, перебирать их забавные словечки, их проделки. Но теперь, когда появились душевные силы вглядеться пристальнее, их образы встают передо мной во всей полноте.

«К чему лелеять в памяти все особенности, горести, радости, увлечения моих сыновей, если их уже нет на свете?» — спрашивала я себя в течение многих лет. Но здесь, в нашем доме, меня окружают безмолвные свидетельства всей их жизни. Я приоткрываю свое сознание и позволяю себе наконец познавать это чудо.

Нередко друзья и родные замечали, как серьезно наши мальчики относятся к своим интересам — пожалуй, даже не по возрасту. Порой я хотела, чтобы Малли переключился с театра на что-то другое, но его почти невозможно было отвлечь от «актеров» и «реквизита» и научить хотя бы грамоте. Любой предмет в нашем доме: вышитое покрывало, резная деревянная рамка, привезенная из Непала, медная кобра — все становилось декорацией для представлений, которые он придумывал и самозабвенно разыгрывал каждый день. Он жил в воображаемом мире и придумывал свои бесконечные истории. С помощью перчаточных кукол и костюмов — их у него были целые коллекции — Малли вдыхал жизнь в очередную историю. Выдумки его бывали очень любопытными. Однажды я нашла у себя в кабинете типичный детский рисунок: нагромождение синих и коричневых пятен.

— Очень хорошо, Мал. А что это? — рассеянно спросила я.

— Как что? Человек, который потерял руки в луже, — не задумываясь ответил сын.

Мы со Стивом поощряли в нем это творческое начало и всегда защищали его, когда учителя жаловались, что своими выдумками он срывает уроки: например, как-то Мал объявил классу, что автомобили — они живые. Но однажды меня всерьез напугала та легкость, с которой он плел небылицы. Пятилетний Малли нарочно подставил подножку брату. Меня при этом не было, но о случившемся рассказала няня. У Вика на голове даже обнаружилась ранка.

— Все видел полицейский и позвонил мне, — сурово заявила я, решив тоже приврать в педагогических целях.

Сын мне поверил, но ничуть не смутился.

— А он тебе сказал, когда это было? А он хорошо разглядел тех мальчиков? Может, это были совсем другие мальчики? Наверное, это были белые мальчики?

«Интересно бы знать, кто у нас вырастет? Знаменитый адвокат или мошенник?» — позже спросила я Стива.

В нашем доме до сих пор звучит эхо возможностей — всего того, чем могли бы стать мои сыновья.

Повсюду валяются страницы с подсчетами, нацарапанными Виком. У него был очень живой, пытливый ум. Я сижу на нашей кровати и вспоминаю, как он приходил ко мне перед сном и долго не отставал, одержимый какой-нибудь математической задачкой. Он легко понимал любые объяснения, и нам со Стивом приходилось потрудиться, чтобы подсунуть ему что-то новое и интересное. Но страстью его была природа. Вик буквально вдыхал информацию о животных, которые поражали его воображение. Он мог часами стоять перед скелетом брахиозавра в Музее естественной истории. Это место стало нам вторым домом, Вик нашел бы там любой экспонат с завязанными глазами. Вытянув шею и округлив плечи, он как будто сливался воедино с гигантским ящером. Точно так же он наблюдал за орлами: раскидывал руки, словно крылья, хищно щурил глаза.

В последние самые тихие полчаса перед сном мы с Виком часто валялись на этой кровати и болтали. С горящими глазами он рассказывал мне про актеров, которые приходили к ним в школу, про то, что их класс будет ставить «Бурю», и это замечательно, потому что Вику дали роль Просперо. Иногда я листала его крикетный альманах и, наткнувшись на фотографию Рахула Дравида, неизменно восхищалась: «Какой красавец!» — «Мам, кого ты любишь — этого Дравида или папу?» — с упреком спрашивал Вик, готовый кинуться на выручку Стиву, лучшему отцу на свете. Теперь я одна сижу на той же самой кровати, и наша веселая легкая дружба с сыном возвращается ко мне во всех подробностях. Я почти вижу, как он закатывает штанину и осторожно отколупывает подсохшую корку со ссадины на коленке. В этот раз я не спешу загнать себя обратно в реальность. Может быть, оно не так уж и страшно — иногда позволять себе забыться, перейти черту между прошлым и настоящим.