Сонали Дераньягала - Волна

Ее голос неожиданно выводит меня из прострации.

— Ну почему они должны были умереть? — громко, с надрывом спрашивает она и падает лицом в диванные подушки. — Как могут умереть сразу пять человек?

Я не знаю, что ей ответить.

— А тебе было страшно, когда волна пришла? — продолжает Алекси с детской бесцеремонностью.

Я объясняю, что все случилось очень быстро. Она задумчиво умолкает на пару минут, а затем выпаливает:

— А если бы вы со Стивом погибли, а Вик и Мал выжили, они переехали бы к нам?

Алекси с явным нетерпением ждет ответа, и я вдруг понимаю: она жалеет, что вышло не так, и, наверное, думает об этом все прошедшие годы.

— Да, конечно, — говорю я.

Она улыбается.

— О, хорошо . Ведь у моей мамы есть ключи от вашего дома? Мы бы тогда пришли, помогли им собрать вещи и отвели их к себе, да?

После этого разговора меня несколько дней преследует картинка: осиротевшие, растерянные Вик и Малли стоят на крыльце нашего дома, готовясь «собирать вещи».

Прошло пять лет. Как выросли друзья моих детей! Мои мальчики тоже выросли бы. Теперь мне все интереснее разглядывать их приятелей. Я буквально ем их глазами, чтобы лучше представлять себе Вика и Мала в этом возрасте. В первый раз за пять лет я встречаюсь со школьными друзьями Викрама — Джо и Дэниелом. Джо перерос меня уже на целую голову. Ему скоро стукнет тринадцать. Невидимый кулак бьет меня под дых. Вик теперь возвышался бы надо мной точно так же. Перемены, которые я замечаю в двух мальчиках, завораживают. Я жадно рассматриваю то, чего никогда не увижу у своих сыновей: россыпь прыщиков, широкие плечи, первые волоски над губой. Воображая мальчиков здесь, в настоящем, я испытываю странное удовлетворение. Ведь Вик всегда так любил своих друзей. И вот с ними я, а он — нет. Я чувствую себя так, будто наслаждаюсь чем-то краденым.

Эхо прежней жизни слышится и в те моменты, когда я брожу по старым, привычным, «нашим» местам. До недавнего времени я старалась их избегать, говорила, что никогда больше туда не пойду. Но теперь понемногу нахожу в себе силы вернуться. Мы с Сарой ходим гулять в Хампстед-Хит, один из любимых парков Стива. В том декабре, за пару дней до отъезда в Коломбо, мы были здесь всей семьей. В кустах вдоль дорожек шумно возятся зяблики. Я никуда не уезжала — так мне кажется. Трудно поверить, что в прошлое воскресенье мы не приходили сюда. Я знаю каждое дерево, под которым мы устраивали пикники. Знаю полянки, где сыновья пытались играть с отцом в регби. Вижу то место, где Стив с мальчиками сбили меня с ног, когда я по глупости побежала им навстречу, чтобы вернуть мяч, улетевший в мою сторону. После дождя земля была мокрая. На мне — белые джинсы, и все рассмеялись. Все, кроме меня.

Малли было около двух лет, когда он начал рассказывать про свою «настоящую семью». Мол, мы тоже его семья, но у него есть и другая — настоящая.

— Я скоро к ним вернусь, — говорил он. — Немножко поживу с вами и вернусь.

— И как же зовут твоего настоящего папу? — спрашивал Стив.

— Тис.

— Тис? Что за имя такое?

— Не смейся, папочка. Это настоящее имя.

— А как зовут маму?

— Сью. А еще у меня есть сестра. Ее зовут Нелли.

Он уверял, что больше всего любит именно сестру. «Настоящая семья» жила в Америке.

— Наш дом возле большого-пребольшого озера. У нас даже лодка есть. Правда есть! Это все в Мерике.

Малли совершенно не смущали ухмылки Вика и недоверие друзей.

— Но у тебя же нет сестры, Мал. Где она, покажи?

— Ты глупая, Александра. Я же сказал, она не может сюда прийти. Она в другой стране, в Мерике.

Моя мать и наша няня утверждали, что он рассказывает о прошлой жизни.

«Как раз в этом возрасте дети вспоминают о других рождениях», — заявляли они. Время от времени они просили, чтобы мы со Стивом «сделали что-нибудь»: пошли в храм, поговорили со служителями. Вместо этого мы развлекали детей, притворяясь «настоящими» родителями Малли, — иногда целыми выходными напролет. Стив придумал, что американское семейство живет где-то на юге, в Миссури или Миссисипи. Мальчишки покатывались со смеху, когда он изображал Тиса, приехавшего проведать Малли в Лондон. С чудовищным американским акцентом он произносил целые тирады, как противно жить в большом и грязном городе и как он скучает по родным болотным комарам.

— Еще, пап, еще! Покажи Тиса!

История про «настоящую семью» закончилась за несколько месяцев до волны.

— Мал, а где сейчас Сью и Тис? В Америке? — спросил Викрам, желая подразнить брата.

И получил невозмутимый ответ:

— Они умерли. Поехали в Африку, и их там съели львы.

— Всех съели? Львы обычно не едят столько людей за один раз, — сказал дотошный натуралист Вик.

— Да, всех. Мне только что сообщили.

— Малли, кто тебе сообщил?

Он не ответил.

Похоже, ушли даже ящерицы. Раньше эти юркие коричневатые существа с головами древних чудовищ и тонкими хвостами-палочками буквально кишели в траве и разбегались в разные стороны при появлении Вика с сачком. Но сегодня в этом чахлом саду не видно никаких признаков жизни. Через шесть лет после волны и за пять лет в чужих руках родительский дом изменился до неузнаваемости. Теперь он пуст и заброшен. Задняя терраса усыпана листьями хлебного дерева. Мать его не любила. Оно возвышалось посередине сада и казалось ей слишком большим. Она боялась, что когда-нибудь сильный ветер повалит его прямо на дом.

Мы въехали сюда, когда мне было семь лет. В первый вечер мать с отцом устроили религиозную церемонию, чтобы освятить новый дом. Несколько часов во дворе распевали монахи, а меня все время отвлекали глиняные фонарики, что мерцали вокруг декоративного пруда. Этот пруд нравился мне больше всего на новом месте. Он был во внутреннем дворике, без всякой крыши или навеса. «Интересно, что будет, когда пойдут дожди?» — думала я.

С годами дом изменился. Всякие перестановки и обновления были маминой страстью. Столовую расширили и сделали стеклянные двери прямо в сад. Мозаичные полы сняли и вместо них положили мраморную плитку. Пруд исчез. Его тоже заложили плиткой, поскольку в сезон дождей он разливался и маме надоело собирать золотых рыбок с нового пола.

Я не заходила в этот дом с тех первых месяцев, когда бродила здесь, оглушенная горем и выпивкой. Теперь я приехала, чтобы вернуть себе память о нас, особенно о родителях. Я хочу, чтобы наша жизнь на Шри-Ланке вновь стала осязаемой и реальной, меньше похожей на сон.

Но здесь все иначе, чем в лондонском доме, где кажется, что мы просто отлучились на какое-то время. Там каждая деталь возвращает меня в прошлое; здесь — охватывает смутное чувство отчуждения. Неужели мой отец и вправду читал газеты на этой веранде, вот в этом черном кресле с вечно отваливающимся подлокотником? Неужели мальчики действительно просыпались по ночам в этой спальне, разбуженные громкой возней хорьков на чердаке? Неужели я убаюкивала их, тихонько поглаживая каждого по голове?