Сонали Дераньягала - Волна

Появление массажиста меня разозлило. Он выглядел целым, невредимым и даже не вымокшим. «Как этот массажист умудрился выжить? Вик и Мал, наверное, погибли, а почему он нет?» — задавала я себе один и тот же вопрос всякий раз, как видела знакомое лицо. Почему они все живы? Ведь их же тоже должно было накрыть волной. Почему они не умерли?

Когда в больнице появился Метте, я почувствовала себя чуть спокойнее и даже обрадовалась ему. Метте — водитель, который всегда возил нас на сафари. Мы знакомы очень давно. Накануне вечером мы распрощались с ним у ворот гостиницы после очередного выезда. Сафари не задалось: лишь один раз, уже в сумерках, перед нами мелькнул медведь. Мы сказали Метте, что уезжаем и снова увидимся только в августе. Вику, которому всегда не терпелось вернуться, я объяснила, что до августа ждать недолго. Метте приехал в больницу, поскольку кто-то сказал ему, что я нахожусь там одна. Он сел рядом со мной на скамью, но ни о чем не расспрашивал. Первой спросила я — который час. Он сказал, что уже полдень.

Через некоторое время фургоны, грузовики и джипы перестали въезжать на больничный двор. Приемный покой опустел, стало тихо. Тишина оказалась невыносимой. Было гораздо легче, когда вокруг суетились и кричали — по крайней мере тогда хоть что-то происходило. Теперь, в пустоте, я не находила себе места и наконец попросила Метте отвезти меня назад, в заповедник. Он согласился. «Надо возвращаться, — говорила я себе. — Вдруг они меня там ждут?» Я знала, что никто не ждет, но надо было проверить.

Я направилась к джипу Метте. Шла босиком. Гравий во дворе был раскаленный от зноя, и раны на ногах горели огнем. Мы поехали через Тиссу [5] Тисса — город Тиссамахарама на юге Шри-Ланки. . Из динамиков доносились голоса, передающие что-то неотложное. Все магазины были закрыты, а улицы кишели народом. По городу в самых разных направлениях буквально носились тракторы с набитыми людьми прицепами. Джип Метте с трудом прополз почти двадцать пять километров до «Ялы». Когда мы свернули на аллею, подводившую к воротам парка, я ее не узнала. Раньше эта аллея шла через кустарниковые джунгли, теперь по обе стороны дороги тянулось бесконечное болото.

У помещения касс никто не дожидался — это я увидела сразу, едва мы подъехали. К джипу подошел один из смотрителей парка, он сказал: «Всех живых отвезли в больницу. Но возле гостиницы лежат найденные тела. Можно пойти посмотреть». Метте глянул на меня, давая понять, что готов это сделать. Но я никак не могла позволить ему. Если я узнаю, что они мертвы, — как мне быть тогда? Мы развернулись и поехали назад, в больницу. Уже вечерело, и с каждой минутой я ощущала, как уходит надежда.

В Тиссе мы заглянули в полицейский участок — проверить, не работает ли у них телефон. В городе с утра были отключены все линии. Метте советовал мне позвонить кому-нибудь в Коломбо, но я не захотела. У меня не было сил рассказывать, что случилось. Поэтому я осталась в припаркованном джипе, а Метте пошел в полицию.

Жара немного спала. Судя по длине теней на клумбах вокруг участка, было около пяти часов. Пять часов вечера. «В это время Вик всегда играет в крикет с отцом», — подумала я. Мне вспомнилось, с каким упругим звуком мяч отскакивал от земли, когда Вик бил с силой, чтобы было труднее ловить. Он всегда улыбался и щурился, дожидаясь, когда мяч прилетит ему в руки. Я думала обо всем этом, но почему-то не могла увидеть его лица — оно расплывалось, как будто было не в фокусе. Когда я сидела в больнице и еще надеялась, что они вот-вот появятся, мне четко представлялись все трое, но теперь нет. Пришел Метте и сказал, что телефон не работает даже в полиции. «Какое облегчение», — подумала я.

Мы вернулись к больнице, там, в машине скорой помощи, сидел какой-то ребенок. Один из врачей выкрикивал: «Чей это ребенок? Кто-нибудь знает этого ребенка?» Он хотел отправить его в другую больницу, за несколько миль отсюда. Двери машины были открыты, и я заглянула внутрь. Это мальчик или девочка? Я не понимала. Этот ребенок старше или младше, чем Малли? Я не могла разобрать. Это Малли? Я не могла сказать наверняка. Может, и так. Скорее всего, нет. Около машины собрались люди. Они молча глядели на меня и пытались понять, мой ли это ребенок. Я дотронулась до его ножки. Мой сын или нет? Я не понимала. Вдруг это Малли, а его сейчас куда-то отправят? Внезапно я вспомнила, что у Мала на внутренней стороне левого бедра было темно-коричневое родимое пятно. «Родное пятно», — говорил сын. «Мам, а у тебя тоже есть родное пятно?» — часто спрашивал он. Теперь я словно бы наяву услышала его голос: «Оно на попе! Фу! Папа, смотри, у мамы родное пятно на попе!» — «Оно не на попе, Мал, оно возле попы, на спине». Я посмотрела на левое бедро ребенка в скорой. Там не было круглого коричневого пятна. На всякий случай я проверила и правое бедро. Потом зашла в приемное отделение и села на старое место, в углу у стены.

Вестибюль приемного покоя снова заполнился людьми. Многие плакали и цеплялись друг за друга; некоторые стояли, прислонившись к стене; кто-то сидел на полу, обхватив руками голову. На моей скамейке не осталось свободного места, и теперь ко мне плотно прижимался сосед. Со всех сторон разило потом. Я попыталась защититься от запаха, отвернувшись к стене. За окном уже стемнело. Когда это произошло? Меня снова пробрала дрожь. Света больше не было.

Медсестра — та же самая, утренняя, — узнала меня и подошла. Она погладила меня по голове. «Я знаю, у вас пропали дети», — сказала она. Я застыла. Я не нуждалась в ее сочувствии. Вот сейчас она доведет меня до слез, а мне это совсем не нужно. За весь день я не проронила ни слезинки и не собиралась дальше. Не сейчас, не здесь — на глазах у всех этих людей.

Приехал еще один грузовик. Свет от его фар полоснул по больничным окнам. «Нашли еще уцелевших и привезли сюда, несмотря на позднее время», — так подумала я в первую минуту. Но во вторую минуту все взорвалось. Истошный вопль. В ту же секунду все, кто был в вестибюле, ринулись к выходу. Люди выли в один голос, толкали друг друга, пропихивались к дверям, отчаянно тянули руки. Прибежал какой-то полицейский и загнал их назад, в помещение. Но вопль не утихал — бессловесный, истошный, надсадный. И тут я поняла. То был другой грузовик. Он привез тела.

Никогда прежде я не слыхала такого дикого, нечеловеческого крика. Он внушал мне ужас; от него дрожала стена, к которой я прислонилась. Он раздирал защитную пелену бесчувствия, которая окутывала меня до сих пор. Он сметал последнюю крохотную надежду, таившуюся в моем сердце. Он оповещал меня о чем-то немыслимом, невообразимом. Но такого подтверждения я не хотела. Не от этих чужих, страшно воющих людей.