Питер Годфри-Смит - Чужой разум

Прошло уже немало времени после смерти Матисса, когда объявилась каракатица с такими артистическими способностями, каких я еще не встречал. Больше всего этому экземпляру подходило прозвище Кандинский.

У Кандинского были неизменные привычки и постоянное жилище. В отличие от Матисса, он не выделялся какой-то определенной окраской. Он играл теми же цветами и узорами, что другие каракатицы, но куда более экстравагантно. В течение недели в 2009 году, пытаясь заснять его как следует, я ходил к нему в гости. Каждый вечер я приплывал и дожидался его, лежа на поверхности воды над его гнездом, которое находилось на глубине около трех с половиной метров. В конце концов он вылезал и занимал место у верхушки своего камня, глядя в сторону океана. Два щупальца он поднимал вверх, а остальными шевелил снизу. Я нырял ему навстречу.

Когда я спускался к нему, его щупальца устраивали пляску, словно набор церемониальных копий. Иногда он завязывал пару щупалец в узел над головой. Поднятые щупальца обычно означают беспокойство и даже враждебность, но непохоже, чтобы это было применимо к Кандинскому, – он демонстрировал подобные сложные позы постоянно, даже когда я находился достаточно далеко от него. Его излюбленными расцветками были огненные сочетания красного и оранжевого, с добавлением бледных оранжево-зеленых тонов, и он нередко комбинировал эти цвета с «бегущими облаками», когда по коже пробегают волны темных пятен. Похожие на потоки слез узоры струились по его внутренней паре щупалец. Повисев немного в толще воды у своей любимой скалы, он отправлялся обходить дозором отмели. Он не принадлежал к числу дружелюбных особей, но подпускал меня к себе близко, петляя по рифам вокруг своего убежища.

Некоторые каракатицы выглядят дружелюбными и любопытными, однако есть и другая разновидность реакции на подводного исследователя – крайняя враждебность. К счастью, она встречается реже, чем дружелюбие. Самое большое впечатление на меня произвела встреча с крупным самцом в том месте, где мне неоднократно попадались очень дружелюбные каракатицы. Каждый раз, когда я оказываюсь у этого скалистого уступа, я вспоминаю о приятных встречах. Но в тот раз я столкнулся с идеальным выражением враждебности, которое буквально вытанцовывалось в красках и формах.

Подплывая, вначале я увидел под скалистым козырьком массу извивающихся щупалец. Они были красно-желто-коричневые. Животное выглядывало из колышущихся водорослей, размахивая щупальцами в разные стороны. Поначалу я решил, что это маскировочное поведение – что он машет щупальцами в такт колыханиям травы. Я приблизился и увидел, что в его расцветке появились новые краски – серебристо-белые полосы. Это были не обычные спокойные мерцания в области головы и щупалец, а более крупные участки, которые резко вспыхивали и гасли. Его нижние щупальца были расставлены веером, а остальные возвышались лесом рогов. Он мгновенно среагировал и тут же стремительно бросился на меня. Я поспешно отплыл назад. Некоторое время он преследовал меня, затем прервал погоню и вернулся в гнездо. Я подождал, затем снова осторожно подобрался поближе. Он вылетел на меня, словно средневековое стенобитное орудие, оснащенное реактивным двигателем. [127]

Во время этих нападений он принимал облик, страшнее которого мне видеть не приходилось: пламенеющие оранжевые краски, щупальца в виде рогов и серпов, кожные складки, словно помятые железные доспехи. Порой его внутренние щупальца вздымались вверх и корчились. Раз он воздел вверх почти все щупальца и сплел их вместе, опущенной осталась только одна пара, а морда смотрела из середины этого обрамления. Я подумал: прямо жерло ада. Как будто бы он, на свой моллюсковый лад, понимал, что пугает людей, и старался воспроизвести образ вечного проклятия, нечто призванное поразить нас в самое сердце.

Я проявил настойчивость и продолжал осторожно возвращаться. Он продолжал отгонять меня, но вскоре я заметил, что он особо не старается меня достать, и он не сделал этого, когда я стал отступать медленнее. Мне стало любопытно, какая доля блефа в этих нападениях, а какая – настоящих злых намерений. Затем я попробовал новую тактику. Если он устрашающе машет щупальцами в мою сторону, почему бы самому на него не замахнуться? В следующий раз, когда он выскочил, я отступил не так далеко и выпростал перед собой руки, так что трубки акваланга разметались в стороны. Это привлекло его внимание. Он все еще как будто намеревался наскакивать, но почти не сдвинулся с места, и машущие движения щупалец стали затихать. Его демонстрации становились все скромнее и скромнее, и скоро щупальца успокоились, а колючие бородавки опали. Наконец я смог к нему приблизиться. Он стоял в воде прямо напротив меня и как будто косился в сторону, глядя поверх моего плеча, уже намного спокойнее. Когда я оказался перед ним, он внезапно наскочил на меня снова, сначала опустив голову, а потом зашевелив щупальцами. Я решил, что подружиться ближе вряд ли удастся.

Есть и еще одна примечательная форма общения человека с каракатицей, хотя слово «общение» в данном случае не очень подходит. Некоторые каракатицы относятся к нам с равнодушием, глубину которого трудно описать. И в некотором смысле это самое интересное поведение. Эти каракатицы словно вообще не воспринимают вас как живое существо. Когда они неподвижны, они обычно не смотрят на человека прямо (как часто делают другие особи), а косятся через его плечо. Если вы шевелитесь, они тоже корректируют свое положение. Они поддерживают отсутствие контакта.

Это глубокое равнодушие иногда наблюдается у каракатиц, когда они отправляются в свои петляющие походы по рифам. Во время таких походов каракатица может заглядывать под камни или просто блуждать. Основную долю времени они, вероятно, ищут еду или партнеров, но нередко это выглядит так, словно они не особо стараются. Затеявшая обход каракатица может проявить дружелюбие или по крайней мере любопытство, остановившись поглазеть на вас, перед тем как отправиться восвояси. Но некоторые игнорируют вас, как бы близко вы ни подплывали – даже если вы у них прямо перед глазами. Однажды на меня столь упорно не обращали внимания, что я заступил животному дорогу, просто чтобы посмотреть, что оно будет делать. Произошедшее затем напоминало экзистенциалистскую игру в «ястребов и голубей». Каракатица подплывала ближе и ближе, по-прежнему не признавая моего присутствия, пока между нами не осталось сантиметров тридцать. Тогда она подняла на меня глаза, посмотрела с совершенно неописуемым выражением – могу сказать только, что оно означало что-то вроде «да тут и смотреть не на что», – проскользнула мимо и уплыла.