Питер Годфри-Смит - Чужой разум

Цветные слои кожи головоногих – тонкие и хрупкие. Каракатицы выглядят совсем иначе, когда их кожа слезает от старости или травмы. Они покрываются тусклыми белыми пятнами. Их волшебная кожа – лишь тонкая пленочка, само тело у них просто белое.

У животных, которых я наблюдаю, «основные» оттенки – красные, в том смысле, что их можно видеть чаще всего. Их диапазон – от бордового до алого, как пожарная машина. Нередко красный фон украшен узорами, которые под водой смотрятся серебристо-белыми. Они образуют точки и прожилки, вспыхивают мелкими зубчиками или жемчужными ожерельями. Другие цвета проявляются пятнами – желтые, оранжевые, оливково-зеленые. Их рисунок может быть неподвижен, но расцветка редко держится подолгу. Их «движущиеся» орнаменты – словно фильмы, которые каракатица проигрывает на экране своей кожи. Например, так называемые бегущие облака . Вдоль тела, от переднего конца к заднему или наоборот, ритмично пробегают чередующиеся волны темных и светлых пятен. Однажды я наблюдал сверху за крупной каракатицей и увидел, что она показала левым боком «бегущее облако» другой каракатице, сидевшей под камнем, тогда как правый бок, обращенный в море, имел неподвижную маскировочную окраску.

Смена цвета у каракатицы часто сопровождается сменой формы тела и фактуры кожи. Иногда они плавают, вздыбив на спине десятки «бородавок», образованных кожными складками. «Бородавки» напоминают уменьшенные до размеров в пару сантиметров пластины на хребте стегозавра. Но внутри них нет ничего твердого, и они могут появиться за одну секунду. Кожа вокруг глаз способна на искусное формирование мелких деталей. Многие каракатицы могут создавать кожные складки и тонкие жгутики над глазами. Они похожи на тщательно сконструированные накладные брови.

В состоянии покоя восемь щупалец каракатицы свисают спереди и смотрятся одинаково. Щупальцам головоногих принято давать номера от 1 до 4 слева и справа. Начиная с макушки идут правое первое и левое первое. Спереди они представляются «внутренними». Если считать наружу от них, следующими будут второе правое и второе левое, затем третья пара и, наконец, четвертая. У самцов гигантской каракатицы четвертая пара больше, чем у самок. Демонстрируя агрессию, самцы нередко сплющивают четвертые щупальца, так что те превращаются в широкие лезвия.

Еще один агрессивный жест – когда первая пара щупальцев поднята вверх, словно рожки. У некоторых каракатиц эти рожки принимают изящный волнообразный изгиб. Другие складывают щупальца в скрипичные завитки, крючья или клюшки. В особо замысловатых случаях каракатица может использовать три или четыре разных уровня расстановки щупалец. Первая пара поднята вверх и вытянута прямо, вторая пара опущена чуть ниже и изогнута в форме рожек, возможно с загнутыми кончиками, еще ниже третья пара и, наконец, четвертая – уплощенная, чтобы казаться как можно больше. Некоторых безобидных рыб каракатицы почему-то явно ненавидят и встречают их появление поднятыми щупальцами, сложенными в рожки и крючья.

Все эти формы поведения имеют индивидуальные отличия. Иногда я запоминал особь в течение долгого времени, иногда узнавал уже через неделю. Не так просто узнавать животных, которые умеют самовольно полностью менять цвет и форму, но иногда помогает приметный шрам. Потом я научился также запоминать белые пятнышки на оборчатом плавнике, которые, по-видимому, стабильны и неповторимы, как отпечатки пальцев. Разные особи реагируют на меня по-разному, даже будучи одного пола и размера, в одном и том же месте, в то же время года. Самый приветливый стиль взаимодействия – дружелюбное любопытство, о котором я упоминал выше. Некоторые особи подплывали, демонстрируя спокойную окраску, и наблюдали вблизи. Самые дружелюбные протягивали щупальце потрогать меня. Это случается довольно редко. Каракатица висит в толще воды, слегка шевеля плавниками или пуская невидимую водяную струю. Мы плаваем, она держится на определенном расстоянии, отодвигаясь, когда я приближаюсь, а порой приближаясь, когда я отодвигаюсь. Но в конце концов она позволяет расстоянию сократиться, и теперь нас разделяет меньше метра. Я протягиваю руку к ее щупальцам, но не дотрагиваюсь до них. Каракатица вытягивает кончики одного-двух щупальцев и трогает мою руку.

Всякий раз, когда это происходило, дело ограничивалось одним разом. После короткого соприкосновения каракатица отпрядывала и вновь держалась на исходном расстоянии. Ее любопытства хватало на то, чтобы дотронуться до меня, но, раз дотронувшись, она возвращалась на прежнее место. Одно из возможных истолкований такого поведения – каракатица проверяет, съедобен ли я. Но человек намного крупнее каракатицы, питающейся крабами и рыбой, которых можно схватить целиком. Не думаю, что я представлял для нее интерес как обед.

У некоторых особей, необязательно дружелюбных, узнаваемая манера менять окраску. Порой мне встречаются каракатицы, демонстрирующие цвета, которые словно бы не приходят в голову другим, или особо эффектные узоры. Одного самца я прозвал Матиссом. Дело было несколько лет назад. Он был из числа дружелюбных; я наблюдал его на протяжении нескольких дней. Все его узоры были необычайно изощренными, но отличался он не только этой особенностью. Он неспешно кружил, окрашенный в красно-белые цвета, и вдруг ни с того ни с сего вспыхивал ярко-желтым. Этот цвет заливал все его тело, не оставляя ни единого пятна, и держался долю секунды. Только что он был темно-красным, в полосах и прожилках – и вдруг в одно мгновение обратился в солнышко, имеющее форму каракатицы. Затем вспышка гасла, уже не так быстро. На желтом проступали оранжевые пятна, темнели. Возвращался рисунок. Секунд через десять Матисс снова становился темно-красным.

Пожелтение не сопровождалось поднятыми щупальцами и другими жестами; не было никаких признаков беспокойства. Мне встречались сведения, что у других головоногих «однотонный желтый» означает тревогу. Не исключаю, что Матисс был встревожен, но почему во всем остальном он выглядел настолько спокойно? Иногда он мигал желтыми узорами при появлении назойливой рыбы, но этот желтый цвет был более темным и сопровождался жестикуляцией щупалец. Наблюдаемые мною вспышки однотонного канареечно-желтого казались элементом какого-то другого поведения. Ему как будто просто нравились эти красочные фейерверки.

В последующие годы я не раз наблюдал эти «желтые вспышки» у других каракатиц, хотя никто из них не озарял подводный мир так, как Матисс. С учетом того, что я говорил о механизме смены окраски, несложно догадаться, как это происходит. У гигантской каракатицы часть хроматофоров желтая, так что они, очевидно, резко расширяют эти хроматофоры, сжимая остальные и отодвигая их на второй план.