Марта Стаут - Социопат по соседству [Люди без совести против нас. Как распознать и противостоять] [litres]

Такие различия в вере и раннем обучении велики, и они, как правило, создают существенное межкультурное разнообразие в моральных суждениях.

Миллер и Берсофф сообщают, что индуисты, как мужчины, так и женщины, развиваются в соответствии с «перспективой долга»: измерением морального суждения, которое отличается как от «этики справедливости», так и от «этики ухода». Исследователи заключают: «Мы интерпретируем наши результаты, подразумевая, что в американской и индийской индуистской культурах развиваются качественно различные типы межличностных нравственных кодексов, которые отражают контрастные культурные взгляды на “я”, подчеркнутые в каждом из контекстов».

И все же несмотря на многочисленные и разнообразные процессы морального суждения, созданные различными человеческими культурами, в основе существует что-то большее – гораздо глубже и не такое изменчивое. Этот фиксированный психологический элемент – наше чувство непримиримой борьбы между нравственными силами.

Человек без совести так же относится к своим талантам, как и к другим людям. Он не заботится о них.

Общее восприятие дуализма добра и зла в жизни человека совершенно и удивительно универсально (удивительно для социологов, по крайней мере) [87] Общее восприятие дуализма добра и зла в жизни человека. – Дальнейшие находки и теории, затрагивающие эти повсеместно распространенные особенности человеческих отношений см. The Social Psychology of Good and Evil. Под ред. J. Crocker and A. Miller. (New York: Guilford Press, 2004). . Добро против зла – это вечный внекультурный человеческий сюжет, и подтекст кажущейся всеобщей нравственной борьбы легко опознается обоими полами во всех культурах. Я ожидаю, что женщина с юга Индии будет обладать этим основополагающим чувством разделенной нравственной сферы, и она ожидала бы то же самое от меня. Например, что касается бедного, отчаявшегося Хайнца, независимо от суждения о том, как он должен решить свою дилемму – что он должен или не должен делать, – существует общее негласное единодушие культур в том, что Хайнц с его приверженностью тому, кого он любит, имеет более высокий моральный статус в этой истории и что эгоистичный аптекарь ведет себя плохо.

Не существует глобальной согласованности в интеллектуальном процессе морального суждения как таковом в том, как мы осмысливаем нравственные дилеммы и решаем, как именно надо поступить. Но существует ли единство в нашей эмоциональной реакции на нравственную борьбу между добром и злом, почти всеобщее седьмое чувство, на которое можно положиться, чтобы пренебречь всеми нашими различиями и границами?

И если да, то как это ощущается?

Я начала писать заключительный раздел этой главы о происхождении совести утром 11 сентября 2003 года. Мне обычно нравится работать в тишине, но сегодня утром я включила телевизор в другой комнате, чтобы слышать голоса детей на месте бывших башен Всемирного торгового центра, когда они одно за другим читают имена тех, кто погиб там. Ранее этим утром я отправила дочь в школу, как и утром 11 сентября два года назад. Разница в том, что два года назад между моментом, когда я отправила ее в школу, и моментом, когда она вернулась домой, изменился весь мир.

Я замечаю, как по-прежнему легко возникает поток эмоций, хотя с тех пор прошло два года.

Из всех неожиданных реакций, которые посещают человека во время катастрофы, одной из самых неожиданных для меня было внезапное и очень осознанное чувство связи со всеми людьми, которых я когда-либо знала в своей жизни, начиная с детства. Со всеми, кто когда-либо был важен для меня хотя бы на какое-то время, с любым, к кому я когда-либо чувствовала привязанность.

В дни после 11 сентября 2001 года я вспоминала людей, которых не видела и даже не думала о них годами или в некоторых случаях – десятилетиями. Я видела их лица в своем сознании с почти пугающей ясностью.

Я понятия не имела, где находятся многие из этих людей, ведь их уже так долго не было в моей жизни, но я бессильно хотела взять телефон и позвонить им всем. Я хотела спросить их, как они: мой учитель литературы из средней школы в Северной Каролине, моя соседка по комнате в колледже, добросердечный владелец продуктового магазина в Филадельфии, который раздавал еду тем, кто не мог себе позволить купить ее, а затем призывал других своих клиентов хранить тайну. Они в порядке? Я позвонила всем, кому могла. Никто даже не удивился. Мы просто проверили друг друга.

Если из любви убрать чувство ответственности, все, что останется, – это желание обладать, которое вовсе не является любовью.

Моральное суждение, то, как мы думаем о нравственных дилеммах, – какое угодно, но не последовательное и не универсальное. Оно зависит от возраста и пола. Оно отличается в разных культурах и, скорее всего, в разных регионах или даже в разных семьях. Например, то, что я думаю о терроризме и что нам с ним делать, вероятно, немного отличается от того, что думает мой сосед, и почти наверняка будет отличаться от убеждений людей, которых от меня отделяют океаны и континенты. Но каким-то человеческим чудом одна вещь остается неизменной почти для всех нас (с некоторыми заметными исключениями) – это наша глубокая привязанность к другим людям.

Эмоциональная привязанность является частью большинства из нас, вплоть до молекул, которые строят наши тела и наш мозг, а иногда мы получаем яркие напоминания об этом. Начиная с наших генов и расширяясь по спирали до всех наших культур, верований и множества религий, тихо слышится шепот понимания, что мы все – одно. И каковы бы ни были ее истоки, это суть совести.

Если бы вы были полностью свободны от совести – никаких нравственных колебаний и никакого чувства вины, – как вы думаете, что бы вы сделали со своей жизнью?

Когда я задаю людям этот вопрос, как это часто бывает, типичный ответ – это «Ух ты» или «Обалдеть», за которым следует тишина, во время которой аудитория морщит лица в умственном усилии, как будто кто-то задал им вопрос на полузнакомом языке.

После этого большинство людей ухмыляются или смеются, по-видимому, пораженные тем, какой авторитет совесть имеет в их жизни, и отвечают какой-нибудь версией: «Я плохо представляю, что стану делать, но я уверен, что это будет не тем, что я делаю сейчас».

Один особенно творческий человек после «ух ты» и короткой паузы усмехнулся и сказал: «Может быть, я буду диктатором маленькой страны или что-то в этом роде». Он сказал это так, как будто это более разумно и более впечатляюще, чем социально ценная профессиональная карьера, которой он посвятил себя в реальности.