Олег Цендровский - Между Ницше и Буддой [счастье, творчество и смысл жизни]

Существует один ловкий способ, каким в Индии ловят мартышек. Для этого берется сосуд с узким горлышком и закапывается в землю – так, чтобы выглядывала только верхушка. Вокруг рассыпается пригоршня конфет, и еще немного бросают внутрь. Мартышка видит конфеты и подходит полакомиться. Когда угощение заканчивается, она ныряет лапой в закопанный кувшин и хватает целую горсть. Но вот незадача: вытащить ее не получается. Обезьяна тянет и тянет, она пробует вытащить лапу рывками, она упирается в землю и истошно кричит, однако пальцев не разожмет. Теперь ей, увы, уже никогда не выбраться из этой обманчиво простой ловушки. Она будет сидеть возле кувшина и час, и ночь, и сутки, но жадная хватка не ослабнет. Некоторое время спустя подойдёт охотник и спокойно, буднично, без какой-либо спешки огреет пойманное животное дубинкой по голове.

Мартышка – одно из умнейших животных в природе; мы же, homo sapiens — самое умное. Несмотря на свой ум, мы не сознаем необходимости разжать хватку, даже когда на кон поставлены свобода и жизнь, что уж и говорить о счастье. Человек – бессменный заложник движущей им силы желания, оно так охватывает и ослепляет его, что не только лишает душу покоя и света, но и толкает на безумства и в конечном счете чинит препятствия себе самой.

Люди всех эпох и народов подмяты этой властной стихией, но только в западной философии наблюдается ее концептуальное возвеличивание и стремление к максимизации. Мысль Востока оказалась здесь проницательнее, и ее решением, фигурально выражаясь, является вообще не прикасаться к конфетам и нейтрализовать само влечение к ним, уйдя в лес медитировать. Побеждая и нивелируя желание, человек успокаивает возмущения сознания и обретает счастье. Последнее, однако, лишается интенсивности и многомерности, обретаемых через привязанность, а его творческие возможности идут на убыль, так как порыв и накал есть ключевые ингредиенты роста.

Древняя сила желания подобна огню, который может как спалить каждого из нас дотла, так и согреть. Восточная и западная этика предлагают крайние решения: либо тушение этого костра, либо чреватое бедами его бесконтрольное разрастание. Обеим позициям свойственны неизбежные изъяны, потому что в первом случае мы лишаемся животворящего тепла этого пламени, а во втором – даем свободу заключенным в нем разрушительным энергиям через фиксацию на обладание. Однако, в чем мы уже могли убедиться, обладание чем бы то ни было меняет жизнеощущение человека ненадолго и на совсем небольшие значения. Встроенная в наше восприятие аберрация дальности мошеннически раздувает способность объектов влечения менять жизнь человека и приносить ему радость. Повышая градус влечения, она порождает множество мучительных и разрушительных побочных эффектов.

В качестве последней и самой конкретной иллюстрации разделим эпизоды, при которых люди испытывают интенсивное наслаждение, на две категории. В первую попадут формы сильной привязанности людей к объектам желания. Если взять крайности, там окажутся похоть, любовное помешательство, алчность, тщеславие, властолюбие и наркотическая зависимость. Каждая сильная привязанность может приносить определенный вид счастья, но таковое скоротечно, пронизано тревогой и страданием и чревато бедой. Человек рассматривает желаемое через увеличительное стекло и столь сильно чего-то хочет, что ему не дают покоя тревога и страх не получить это или утратить. Эти процессы бурлят в его психике как на сознательном уровне, так и на бессознательном, они дестабилизируют ее и слепят. Испытать настоящее наслаждение становится тогда вообще проблематично, не говоря уже о том, что со всех сторон оно окружено негативными переживаниями.

Во второй категории окажутся ситуации, когда аппетит воли приглушён, и именно в них мы испытываем наиболее чистое, продолжительное и благое по плодам своим счастье. Таковы процессы познания и созидания. Да, мы хотим узнать то, что узнаем, и мы заинтересованы в плодах собственной работы, однако в глазах при этом редко загорается пламя алчности – там лишь спокойное и мерное горение. Таково же восприятие искусства, от чтения до просмотра прекрасного фильма, или наслаждение красотами природы и архитектуры. Сюда можно причислить и дружбу, и свободную от снедающей жажды обладания любовь, и вообще всякое общение, которое лишено принужденности и потому не мучит нас.

Если мы чего-то сильно хотим, это тревожный звоночек, что мы отдаемся во власть искажений восприятия и поведенческих сбоев, ничуть не повышая свои шансы на обретение желаемого. В наших высших интересах – внимательно следить за своей психической жизнью и при любых критических всплесках температуры предпринимать своевременные действия. Сильное желание загрязняет . Оно загрязняет сознание искажениями, психику в целом негативными эмоциями, а нашу жизнь – дурными последствиями. Чем свободнее мы от привязанности к объекту, тем чище наши переживания и взаимодействие с ним. Писатель Герман Гессе в своем небольшом эссе 1917 г. под названием «О душе» выразил это так:

«Взгляд желания нечист, он все видит в искаженном свете. Только когда мы ничего не желаем, только когда наше вглядывание становится чистым созерцанием, раскрывается душа вещей, раскрывается красота. Когда я осматриваю лес, который хочу купить, взять в аренду, вырубить, обременить закладной, в котором собираюсь охотиться, то вижу не сам лес, а только его отношение к моим желаниям, планам и заботам, к моему кошельку. Тогда он состоит из деревьев, молод ли он или стар, здоров или болен. Если же я не связываю с ним никаких желаний, а просто «бездумно» погружаю взгляд в его зеленую глубину, тогда лишь он становится лесом, природой, растительностью, тогда лишь он прекрасен.

Точно так же обстоит дело с людьми и их историями. Человек, на которого я смотрю со страхом, с надеждой, с вожделением, с намерениями или претензиями, не человек, а только тусклое отражение моего желания. Разглядывая его, я сознательно или неосознанно задаю себе сплошь сужающие, извращающие существо дела вопросы: доступен он или заносчив? Уважает ли меня? Можно ли у него взять в долг? Разбирается ли он в искусстве? Тысяча подобных вопросов возникают, когда мы смотрим на человека, к которому у нас дело, и считаемся знатоками людей и психологии, если нам удается уловить в его внешности и поведении то, что соответствует нашим намерениям или противоречит им. Но это убогая точка зрения, в такого рода психологии крестьянин, торговец вразнос или подпольный адвокат превосходит большинство политиков и ученых.

В тот момент, когда желание унимается и наступает черед созерцания, чистого лицезрения и самоотверженности, все становится другим. Человек перестает быть полезным или опасным, заинтересованным или скучным, добродушным или жестоким, сильным или слабым. Он становится природой, становится прекрасным и необычным, как всякий предмет, на который направлено чистое созерцание. Ибо созерцание не исследование и не критика, а только любовь. Оно – наивысшее и самое желанное состояние нашей души: любовь без желания».