Олег Цендровский - Между Ницше и Буддой [счастье, творчество и смысл жизни]

Вообразим, что на прогулке по первобытному лесу на нас напал разъярённый зверь. Чудом спасшись, мы судорожно начинаем осмыслять произошедшее и пытаемся понять, что случилось и как избежать этого впоследствии. Первая стратегия интерпретации – проследить всю систему причин и следствий в нервной системе животного и окружающей его среде, которые привели к нападению. Это даст наиболее достоверное и полное видение, однако такой подход требует всеобъемлющих знаний, которых у нас не было в прошлом и которыми мы не обладаем и сейчас. В любом случае, человеческий мозг и не мог бы на каждом шагу заниматься длительными, трудоемкими и в общем-то принципиально невозможными точными расчетами. Индивида, который просто предпримет такую попытку, съедят в процессе или же он умрет с голоду, так и не закончив.

Намного проще и эффективнее сократить причинно-следственную цепочку, сгустить и спрессовать все имеющиеся у нас знания и догадки об окружающих явлениях (и в первую очередь живых организмах) в понятие о наличии у них специфической природы и заполнить этим пустоты. У них имеется постоянный характер, желания, свойства и убеждения, и они действуют на их основе, осуществляя свободный выбор. Голодному тигру свойственно желание напасть на добычу, и при встрече он сделает именно это в силу присущей ему природы. Мы можем повлиять на это решение, так же как другие могут повлиять на наши поступки, но все же оно наиболее ожидаемо и предсказуемо.

Количество обнаруживаемой нами в мире свободы, таким образом, обратно пропорционально уровню наших знаний – она заполняет бреши в осведомленности и отступает дальше с каждым новым приращением последней. Еще совсем недавно психические болезни считались или наущением дьявола, или следствием слабости характера. Сегодня мы знаем, что почти все такие расстройства имеют биологическое происхождение и формируются до рождения индивида или в процессе вынашивания плода. В начале XIX в. полагали, что наркотическая зависимость есть всего лишь изъян воли, простой недостаток самодисциплины. Лишь к середине столетия стало понятно, что она имеет за собой мощнейшие механизмы в мозге, на эту волю влияющие. Что нет ни одного человека, у которого бы не сформировалась физиологическая зависимость от приема, к примеру, опиоидов вроде героина, и побороть ее могут считаные единицы.

Буквально несколько десятилетий назад тяжёлые случаи депрессии воспринимались как сугубо психологическое явление, легко подконтрольное нашим решениям, что-то вроде очень дурного настроения. Совсем недавно, уже в эпоху квантовой физики и генетики, гомосексуализм повсеместно трактовался как результат свободного предпочтения или же болезнь, от которой можно излечить. Сегодня нам известно о генетической детерминированности гомосексуализма и о том, что тяжёлая депрессия есть такой же физиологический процесс, как воспаление легких, и силой мысли с ним справиться ничуть не легче.

С каждым десятилетием научно-технического прогресса островок «свободы» неизменно становится все меньше и меньше. Особенно наглядно эта тенденция предстанет, если мы обратимся к самому моменту возникновения культуры человечества, что по современным оценкам произошло порядка 40–50 тысяч лет назад. Неудивительно, что тогда, в точке наименьших знаний о природе, наше понимание причинно-следственных связей почти целиком состояло из гигантских кратеров и дыр, и в каждом таком месте плескались океаны «свободы». Не только свирепый зверь, но любое растение, ветер, молния казались предкам современных людей носителями свободы.

Исторически первая форма объяснения мироздания – анимизм – по сути, есть доведённая до крайности вера в наличие у природных явлений души и воли. На почве анимизма возникла и первая религиозно-культовая система – шаманизм, выстраивающийся вокруг попыток наладить договорные отношения с миром. Шаман вступает с духами, населяющими каждый уголок реальности, в отношения купли-продажи. Он упрашивает их, угрожает им или взывает к их выгоде, поскольку рассматривает всякий процесс как деятельность , то есть как поступок носителя свободной воли.

Свободная воля, таким образом, это удобная пользовательская иллюзия, наподобие графического интерфейса в операционных системах компьютеров. Мы видим на экранах разные цветные значки, папки и курсор, однако в глубине самой загадочной машины нет никакого рабочего стола. За каждой маленькой программой стоит колоссальная цепочка данных, электрических сигналов и их многоуровневых взаимосвязей друг с другом.

Мы не можем напрямую орудовать этими массивами информации и способны работать исключительно в пользовательской иллюзии графического интерфейса, экономящей когнитивные усилия и принимающей во внимание ограничения мозга. Он сокращает цепь причинно-следственных связей, группирует информацию в крупные и не слишком многочисленные блоки. Однако если мы вдруг забудем, что это иллюзия и сочтем, будто компьютер и правда есть пространство со значками и живущими там программами, то будем не в состоянии создать что-то сопоставимого уровня сложности. Все наши данные, прогнозы и объяснения тотчас войдут в острое противоречие с этим абсурдным тезисом и развалятся на части. Представление о свободной воле есть точно такой же интерфейс, только нейронный, и оно столь же ошибочно, сколь и незаменимо в быту.

Как сегодняшние ученые, так и великие детерминисты, от Спинозы и Канта [2] Его попытка выбраться из детерминизма, как и из крайнего конструктивизма (см. раздел II), была крайне неубедительна. до Фрейда, Ницше, Хайдеггера и Эйнштейна, не могли, однако, не заметить, что осознание несвободы имеет мало ценности для непосредственного практического поведения и может, попросту говоря, свести с ума. Человек может функционировать лишь под покровом пользовательской иллюзии и полагая, будто он, как и окружающие, является носителем свободной воли. Мы все – в довольно курьёзной, но неизбежной ситуации: даже осознав невозможность свободы, мы все равно способны существовать лишь «как если бы» мы были свободны. Из этого следует, что онтологическому понятию свободы, которая невозможна, необходимо противопоставить феноменологическое понятие свободы как реальности внутреннего опыта. В этом смысле человек действительно, согласно словам Жана-Поля Сартра, «обречен на свободу», хотя сам философ детерминистских воззрений и не придерживался.

Вспомним вновь фигуры раба и свободного человека. Что принципиально их отличает? Зависимость раба осознается как таковая, поскольку противоречит его внутреннему тяготению, находится в конфликте с последним, угнетает и подавляет. Зависимость свободного человека от мира и внешнего, и внутреннего, напротив, не ощущается, хотя является столь же полной онтологически. Детерминирующие свободного человека причины не пребывают в остром противоречии с его природой, а помогают ей реализоваться – служат попутным ветром, а не встречным. Феноменологический подход к свободе предполагает процесс замены противоестественных, разрушительных и неоптимальных зависимостей на те, которые основываются на наших высших интересах.