Михаил Хенкин - Золотой ключик инфосторителлинга

Я так долго рассказываю обо всем этом, чтобы вы поняли, что желание испугаться присутствует у каждого нормального человека.

И автор должен исполнить это желание, чтобы нам стало хорошо. Это не блажь двух подгулявших джентльменов. Это своего рода лечебная терапия. Благополучный выход дурной энергии.

Глава 12. Эффект крысиного хвоста

•§•

Человек, конечно же, не флейта, но сыграть на его переживаниях, конечно же, можно. Как это сделать? Читайте эту главу и узнаете.

Испугаться можно не только за судьбу человека, кошечки или собачки, но и за судьбу любого предмета, даже за судьбу деревяшки.

Буратино хватает Шушару за хвост. Крыса волочит его за собой, а потом, увидев, что он всего лишь кукла, кидается на него в бешеной злобе.

Алексей Толстой мастерски рисует эту сцену. Смерть Буратино кажется неизбежной. Шушара сильнее Буратино. Буратино прыгает на стул, Шушара — за ним. Он со стула — на подоконник, Шушара — за ним. Буратино — на стол, Шушара — за ним. На столе она настигает его.

Всё, ему — конец!

Цель Шушары — перегрызть маленькому человечку горло и утащить его вниз, в подземелье.

А что такое подземелье в символических образах? В мифологии? Это царство ужаса и страха.

Американские фильмы ужасов пугают нас монстрами, привидениями, инопланетянами, — а нам не страшно. Но нам бывает очень страшно в знакомой компании, среди друзей и родных.

Попытаюсь объяснить, как это происходит. Как можно вызвать страх и вместе с ним — обыкновенное людское сочувствие к вам, вашему герою, друзьям вашего героя и пр.? В литературе все эти приемы описывались многократно.

Ну, например, есть ли нечто такое, чего мы боимся больше всего на свете?

Недавно Леонид Яковлевич Якубович задал такой вопрос одной из участниц шоу (надо было сразу назвать слово или угадать это слово по буквам).

Якубович свой вопрос немножко по-другому сформулировал и спросил про казака, который, мол, ничего на свете не боится, кроме одного. Чего же именно?

Та ему отвечает: «Волка». «Почему же волка? – недоумевает Якубович, - что же это за казак-то такой, который волка боится!?».

Правильный ответ: конечно же, не волка боится казак. Казак больше всего на свете боится позора.

А что такое позор?

Заглянул в этимологический словарь. Позор — это зрелище. Всего лишь. Что же в этом ужасного?

«Ужасно, по всей видимости, стать вдруг объектом всеобщего внимания, — подумал я. — Когда на тебя вдруг неожиданно покажут пальцем. Это может быть в случае, если ты делаешь что-то не так».

Все — так, а ты — не так!

Возможно, страх позора зародился в очень древние времена, когда наши предки вели борьбу за существование в суровых природных условиях.

Воображение услужливо нарисовало стадо «предков», которые рылись на лесной поляне, собирая съедобные корешки и мелкую живность.

И вот один предок, а он был гений, нашел и приспособил палку-копалку для рытья и сразу увидел, а точнее затылком почувствовал на себе косые взгляды коллектива сородичей.

Он копал еще какое-то время, но потом понял, что все уже не копают, а смотрят на него. Гений остановился тоже.

Гениям приходится нелегко, когда их сумасбродные идеи идут вразрез с традициями.

Вожак стаи был обеспокоен, потому что гений своей копалкой добывал больше корешков и личинок, а значит, он мог быстро потолстеть от хорошего питания и стать вожаком вместо него.

Этого он, то есть вожак, конечно, не сказал на совете стаи. А сказал, что гений нарушил общепринятую логику, смысл и традиции копания, а также нормы поведения в стае.

— Поскольку наши папы и мамы копали руками, — сказал вожак, — и мамы, и папы наших мам и пап тоже копали руками, то и мы должны всегда копать руками, а посему этого гадского гения нужно сейчас же убить и съесть, чтобы другим неповадно было.

И гений был убит и съеден. И открытый им гениальный прорыв в технологии копания был отложен еще на десять тысяч лет.

А у всех членов стаи возник и закрепился в генах беспричинный страх к любому публичному вниманию.

Со временем это публичное внимание, вобравшее в себя весь ужас пережитого коллективного осуждения, и было названо позором.

Больше всего нас волнует, наверное, не то, кто мы есть, а то, как мы выглядим в глазах других, наша репутация, достоинство и прочее.

И не дай бог нанести здесь урон. Не зря в древние времена оскорбление прилюдно, публичное осмеяние приравнивалось к смерти.

Страх уронить свое достоинство, скомпрометировать себя в обществе — наверное, самый сильный страх на свете.

«Вцентре вожделения был котел[1].

Его сняли с огня и поставили на плоские камни.

Старый Гир хлопнул три раза в ладоши, и все семейство двинулось к исходящему ароматом вареву.

Причем никто из них не встал на ноги и не прошел к котлу, как нормальный человек. Нет, они норовили преодолеть этот путь с особым шиком.

Диву даешься, сколько находчивости и изобретательности они при этом проявляли!

Один катился, как бревно, собирая на свой потный живот и спину все гальки, травинки, щепки и прочую дрянь, какая только могла под ним оказаться.

Другой, сидя на корточках и опершись впереди себя руками, прыгал, как лягушка, издавая с каждым прыжком победное “Га! Га!” Третий полз на животе, четвертый шлепал, не отрывая седалища. Урча, они наталкивались друг на друга, фыркали и вопили, как одержимые.

Старик Гир дал в ухо одному из сватьев, пнул пару племянников и таким образом быстро навел порядок.

Семейство расселось вокруг котла.

У кого были миски, ели из мисок, наполнив их до краев и отвалив в сторону. У кого мисок не было, а были только ложки — хлебали прямо из котла ложками.

Они дули, обжигались, хватали пожирнее куски, пытаясь поскорее проглотить свою порцию.

Участия в общей трапезе Старый Гир не принимал. Сыновья отнесли ему самую большую посудину, и он ел на своем месте, восседая у Красного камня. Казалось, что возня обедавших родичей его мало занимает.

Гуин готов был подождать еще, но Добрый Мо, видно, потеряв терпение, начал вести себя удивительным образом.

Его попытки привлечь внимание Гира выглядели достаточно странно еще и потому, что раньше Мо так никогда не поступал. Во всяком случае, до сих пор Гуин за ним ничего подобного не замечал.

Первое, что сделал Мо, — так это выдул горлом громкий булькающий звук.

Затем выставил вперед правую ногу и стал делать вращательные движения носком, будто втирал в пыль собственный плевок. Он дергал ногой все быстрее, и казалось, что нога Мо вот-вот оторвется от туловища и улетит.

Ладошками Мо хлопал по очереди по своим толстым ляжкам. В общем, концерт, да и только.

— Что надо этим габуинам? — спросил Старый Гир, вроде бы ни к кому не обращаясь.