Михаил Хенкин - Золотой ключик инфосторителлинга

Стало очень тихо, только и слышно было, как осина поскрипывает на ветру да урчит в чьей-то несознательной утробе.

Мо шумно сглотнул слюну — видимо, запах съестного окончательно выветрил из его башки остатки здравого смысла.

— Прежде чем рассказать тебе о постигшем нас злом умысле, почтенный Гир, дозволь присесть к твоему котлу, — промямлил он.

— Вы пришли ко мне за едой? — брови Гира взлетели высоко вверх, так что кожа на лбу наморщилась и пошла толстыми складками.

— Мы ищем у тебя справедливости и защиты от творимого бесчестия, почтенный Гир! — Гуин постарался вложить в эту фразу всю свою твердость и молил про себя только об одном: чтобы голос не сорвался в самый неподходящий момент.

Гир повернулся в сторону говорившего и изобразил на лице крайнее удивление, как будто повстречал по меньшей мере говорящего осла.

— Тебя, по-моему, Гуином зовут? — спросил он миролюбиво.

Гуин кивнул.

— А прозвище твое Лопотун?

Гуин опять кивнул.

Люди Гира слегка хохотнули.

Гир щелкнул два раза пальцами, и у котла потеснились, высвобождая место.

Один из родичей ловко наполнил миски и протянул их нам, ласково оскалив гниловатые зубы. Нашлись и ложки.

Наваристый суп, щедро приправленный кореньями, показался Гуину в этот момент вкуснейшей едой на свете.

Он так увлекся, что на какое-то время забыл и про Гира, и про торговца с Севера, и даже про верного Мо, который также с наслаждением прихлебывал рядом.

Однако Старый Гир вернул Гуина на грешную землю.

— О какой справедливости ты болтаешь, Лопотун? — спросил он дружелюбно.

— Продававший покрывало обманул меня, подсунув лежалый товар.

— Торговля — дело нечистое, я всегда об этом говорил. Не ты ли, Гуин, и тебе подобные всегда защищали тех, кто ею промышляет?

— Каждый добывает себе пропитание как может.

— Вот и я об этом! — обрадовался Гир.

— Он поступил, как последний мерзавец и плут!

— Не нам судить, кто первый плут, а кто последний, — лицо Гира налилось кровью. — Вы ударили по рукам?

— Да.

— Почему я должен верить тебе, а не ему?

— Почтенный Гир, я могу принести клятву чести, — Гуин старался унять волнение.

— Э-э, — махнул рукой Гир, — ты ведь общаешься с вонючими лимами, не так ли?

— Лимы так же свободны, как и все мы.

— По-твоему, мы воевали за свободу, чтобы всякие прохиндеи над нами же и глумились?!

Лицо Гира было уже не красным, а почти багровым. Казалось, что его сейчас хватит удар.

— Мы все равны перед Законом — и ты, и я, и лимы.

— Врешь! В этом мире нет ничего равного. Так говорят только болтуны вроде тебя. Вот я седой, а ты лысый.

Гир провел по своей роскошной гриве, успокаиваясь.

— Даже пальцы на руке — и те разные! — он выбросил вперед свою растопыренную пятерню с короткими жесткими волосами.

— Лимов нельзя убивать, как животных, и гнать от котлов.

— Вот как! Прикажешь хлебать вместе с ними из одной посуды? — едва заметно Старый Гир подмигнул Гнилозубому.

Гнилозубый только того и ждал.

Снизу вверх он ловко выбил миску из рук Гуина.

Миска подпрыгнула как живая. Ликуя, как дитя, Гнилозубый поддал ее носком еще сильнее.

Миска, кувыркаясь, поднялась высоко в небо и какое-то мгновение парила там, точно птица.

Задрав головы, все зачарованно наблюдали за ней.

На миг Гуину даже показалось, что она вот-вот долетит до самого солнца, но, описав неровную кривую, она шлепнулась вниз, больно ударив его по макушке.

Раздался дружный гогот.

Гуин стоял, размазывая остатки гущи по щекам и подбородку, а они катались перед ним по земле, хватались руками за животы и дико ржали.

Даже Мо и тот потихоньку прыскал в кулак.

Старик Гир смеялся громко, раскатисто, хотя по земле, естественно, не катался.

Наконец он успокоился и махнул рукой. Смех мгновенно стих.

— Иди, Лопотун, и подумай над моими словами, — сказал он, утирая набежавшие слезы.

Новый взрыв хохота потряс окрестности».

Вольно или невольно мы требуем уважительного к себе отношения.

В очень разных культурах человеческое достоинство по ценности приравнивается к ценности жизни.

Эрих Фромм приводит слова из Талмуда о том, что унижение при свидетелях равносильно убийству.

Кодекс чести во многих странах был и остается крайне суровым. Посрамленный японский самурай убивал себя ударом меча в живот. Европейский дворянин вызывал своего обидчика на дуэль и кровью смывал оскорбление.

Да что дворяне! Даже самый последний выпивоха требует ответа на вопрос: «А ты меня уважаешь?»

В любой социальной группе — от ученых-академиков до воровской шайки — существует своя иерархия ценностей, свои представления о признанных заслугах и авторитетности.

Если в одном случае она определяется научными трудами и публикациями, то в другом — кражами, ограблениями, ходками на зону и т. д.

_____________

1. Отрывок из моего неопубликованного романа. ↑

1. Отрывок из моего неопубликованного романа. ↑

Глава 13. Лужа для профана

•§•

В этой главе рассказывается об эффективном средстве воздействия на наше поведение. Это средство часто используется в дисциплинарных целях и имеет очень сильные побочные эффекты, поэтому прибегайте к нему осторожно.

В детстве я сочувствовал Карабасу Барабасу.

Когда отец читал мне сказку о Буратино и Золотом ключике, мне было очень жалко этого толстого бородатого неудачника, сидящего в луже под дождем.

Под дождем, да еще в луже ужасно оказаться любому из нас.

Оказаться в полном одиночестве, когда от тебя все отвернулись, когда все тебя бросили и уж настолько презирают и в грош не ставят, что даже самая маленькая тряпичная собачонка с пуговицами вместо глаз норовит куснуть побольнее.

Алексей Толстой не оставляет несчастному Барабасу даже маленькой надежды. И куда он пойдет? В пустой и холодный театр, который, после того как из него убежали куклы, стал похож на сарай? Кому он теперь нужен? Дуремару или лисе Алисе?

Выдержать такие жестокие удары судьбы способен только сильный человек. А Карабас слаб, несмотря на всю свою массу тела и устрашающий вид. К тому же он еще и стар.

Каждый из нас прекрасно понимает, что значит очутиться в луже Карабаса Барабаса. Каждый очень боится этой участи. И любой из нас отдает себе отчет, что от такого поворота судьбы не застрахован никто.

Какие трагедии, достойные пера великих классиков, разыгрываются каждый день с обыкновенными людьми на самых обычных рабочих местах, какие страсти кипят в заурядных бухгалтериях, прокуренных приемных, заваленных бумагами канцеляриях и бюро, какие судьбы и биографии ломаются в раз, как под ударом ножа или молнии!

Если ваш любимый начальник в присутствии ваших обожаемых коллег скажет вам, такому заслуженному, уважаемому, да к тому же еще и незаменимому, что вы «НОН-ПРОФИ!»(«не профессионал!»), это будет пострашнее выстрела в висок.