Ильва Эстбю - Это мой конёк. Наука запоминания и забывания

«Они знают, что им необходимо стараться, и к задаче относятся серьезно — гораздо серьезнее, чем молодежь», — полагает Кристина.

Мозг тоже меняется. Точно так же, как Элеонор Магуайр, Вальховд с коллегами просканировали мозг добровольцев-мнемонистов и увидели изменения. Хотя перемены положительные, что именно они значат для памяти, по-прежнему загадка. В целом, по всей вероятности, мнемонические методы на способность запоминать информацию никак не влияют [79] Эффект от тренировки памяти у пожилых людей: Engvig, A., Fjell, A.M., Westlye, L.T., Moberget, T., Sundseth, Ø., Larsen, V.A. & Walhovd, K.B. (2010). Effects of memory training on cortical thickness in the elderly. NeuroImage, 52(4) , 1667–1676. .

«Если вы учитесь запоминать последовательность из 100 слов, то улучшите именно этот навык», — говорит Кристина Вальховд.

А что происходит с теми, чья память пострадала, например, вследствие черепно-мозговой травмы? Полностью вернуть память — слишком серьезная задача, особенно если задет гиппокамп или разным участкам мозга нанесен значительный и непоправимый ущерб. Цель реабилитации — улучшить качество повседневной жизни. Иногда применяются такие вспомогательные средства, как дневник, календарь с уведомлениями, жесткий график, письменная фиксация списков покупок и полученной информации. Смена привычек после черепно-мозговой травмы, как правило, долгий процесс, порой требующий немалых эмоциональных затрат. Если память ухудшается, необходимо потратить много времени и сил, чтобы получить образование и освоить профессию, а иногда реабилитация — это не только активная тренировка памяти, но и процесс определения собственных границ. Тем, чья память пострадала, мнемонические методы пригодятся — они отчасти возвращают чувство контроля над происходящим.

Согласно исследованиям и Элеонор Магуайр, и дуэта Вальховд — Фьелль, тренировка памяти не равнозначна ее непосредственному улучшению, а если пациенту легче запоминать информацию с помощью специализированных методов, это вовсе не шаг назад. У таксистов изменилась пространственная память и вследствие этого увеличился гиппокамп — по аналогии, если освоить мнемонические методы, мозг эффективнее их использует. А гроссмейстеры хорошо запоминают шахматные позиции, и только их.

Над доской склонился Йон Людвиг Хаммер. Затем выпрямился.

«Вы что, шутите? Вы меня РАЗЫГРЫВАЕТЕ? — гроссмейстер от изумления засмеялся. — В следующий раз предупреждайте!»

Мы как будто поставили прямо у него под носом чашку со скисшим молоком — среагировал он чисто инстинктивно. Перед ним одна из досок, на которой фигуры расположены в случайном порядке. Он изучал ее лишь секунду, а теперь с трудом выставил верно всего две фигуры — шокированный, ошеломленный открывшимся перед ним хаосом, который для нас, организаторов эксперимента, с виду ничем не отличается от самой обычной шахматной партии. Со следующей подобной доской он выработал стратегию и сосредоточил внимание на отдельных фигурах — на последнем задании он заработал девять очков.

На досках с ходами из настоящих партий Хаммер допускал четыре, максимум пять ошибок. А с партией Карлсен — Ананд справился безупречно: 23 верно расставленные фигуры, а на доску он смотрел всего пять секунд. За это время вы произнесете фразу «Вишванатан Ананд, Хикару Накамура и Гарри Каспаров», мельком увидите морского конька под водой, решитесь повернуть налево на плохо просматриваемом перекрестке в Лондоне, пройдете через коровник Оддбьёрна Бю, расположенный в его голове, — а Хаммер за это время успел разглядеть все фигуры на доске, запомнить их местоположение, а кроме того — понять, что это за шахматная партия. Непревзойденное мастерство!

Где-то он все же допустил ошибки. В любом случае у него ведь было всего пять секунд.

Хаммер не уходит. Очевидно, его мучает тот факт, что он не расставил все фигуры правильно с первого раза, и настойчиво просит еще об одной попытке.

«Я воспроизведу четыре доски с ходами реальных шахматных партий, и в этот раз ошибок не будет. Разумеется, снова смотреть на доски я не буду», — говорит он.

Мы понимаем, что остановить его не получится.

Действует гроссмейстер очень быстро. Разобравшись с первой доской, он даже не остановился и не стал снимать с нее фигуры — словно находящийся в состоянии транса шахматный медиум, он руководит королями и королевами. Все фигуры на месте, всего 96 штук. И все расставлены правильно, кроме одной пешки.

«Пешки — это скелет, все строится вокруг них; я воспроизвожу доску, исходя из того, где они находятся», — объясняет он нам.

Его стратегия не похожа на метод Ольги для которой важнее вертикаль E.

Хаммер занимается шахматами профессионально. Порой он 10–12 часов в день разбирает шахматные дебюты — это его работа. Он прочел все те книги, что нам показывал Симен Агдестейн, вызубрил ходы и контрходы — у него есть возможность обратиться к ним в любой момент, когда он делает ход во время соревнований. Но на долгих турнирах он устает, и память играет с ним злую шутку.

«Случается, я забываю, какую стратегию я разработал, потому что слишком углубился в мысли об альтернативной версии», — говорит он.

В рабочей памяти невозможно одновременно удержать слишком много объектов — всего лишь сходив в туалет, человек иногда теряет мысль. Йон Людвиг Хаммер разглядывает последнюю доску. Рука зависла над белой пешкой. Он берет ее в руки и снова ставит.

«Не хватает одной фигуры, — говорит он. — Но ее здесь не было, когда вы показали мне доску. Здесь нужна пешка, чтобы защитить коня. Иначе вся область остается открытой, а такого быть не должно».

Мы еще раз все проверяем. Мы просто-напросто забыли поставить белую пешку на C2. Ход игры переломился. Нам поставили шах и мат.

Берлин, 1879 г. Вдоль реки Шпрее прогуливаются нарядные горожане. Любуются свежей листвой на липах из уличных кафе Унтер-ден-Линден. Поправляя платья и цилиндры, вдыхают запахи весны — лошадиного навоза на улице и горячих брецелей {10} 10 Крендель, сладкий или соленый, широко распространенный в южных областях Германии. — Прим. ред. . Нежная листва отбрасывает на землю тень. «Чудесный день, — вполне вероятно, думает один из гуляющих под берлинскими липами, — интересно, сохранится ли в моей памяти именно это мгновение? Вспомню ли я с той же ясностью колышущий верхушки лип ветерок, если подумаю об этом дне, скажем, через год, через пять, двадцать лет? Что я забуду?»