Эндрю Штульман - Сбитые с толку

До сих пор мы обсуждали представления о том, что способствует росту и здоровью в целом. Однако интуитивные теории роста имеют и второе измерение: они объясняют, как именно меняется организм в процессе. Эти убеждения произрастают не из витализма, а из другого когнитивного искажения — эссенциализма.

Эссенциализм — это представление, что внешний вид и поведение организма определяются их внутренней природой, «сущностью». Когда организм растет, его вид и поведение может измениться, но сущность остается прежней. Более того, именно она служит причиной изменений. Согласно этим воззрениям, организм наследует свою сущность от родителей, тем самым получая потенциал развить типичные видовые черты. Считается, например, что коровы и свиньи от рождения получают фундаментально иную сущность. Из-за этого у коровы появляются рога, вымя и вкус к траве, а свинья приобретает розовую кожу, хвост крючком и начинает любить помои.

В повседневной жизни слово «сущность» используют редко, но сама эта идея буквально пронизывает наши представления о росте и развитии. Подумайте об историях, в которых истинная природа героя оказалась скрыта из-за несчастливого или необычного оборота событий, но в конце засияла всем своим блеском: «Гадкий утенок», «Царевна-лягушка», «Лис и пес», «Золушка», «Аленький цветочек», «Меч в камне», «Принцесса на горошине». Хотя в большинстве случаев в них действуют не животные, а люди, сюжет все равно эссенциалистский. Главные герои по своей сути не такие, какими воспринимают их окружающие, но бросают вызов этому восприятию. Некоторым утятам суждено стать лебедями, а некоторым крестьянкам — принцессами.

Поскольку такого рода сказки нравятся и детям, и взрослым, вполне вероятно, что эссенциализм развивается сам собой, без какого-то специального опыта или обучения. Психологи заинтересовались этой темой, и их исследования подтверждают данную гипотезу. Дети становятся эссенциалистами в тот момент, когда впервые задумываются, как и почему организмы меняются по мере роста.

Пионером исследований в этой области стала Сьюзан Гельман. Ее группа оценивала интуитивный эссенциализм у маленьких детей несколькими способами. Самый прямой подход — это психологические эксперименты, похожие на сказку о Гадком утенке. «Жила-была корова по имени Эдита. Когда Эдита появилась на свет и была совсем маленьким теленком, ее взяли на ферму, где жили свиньи. Много свиней. Свиньи заботились об Эдите. Она выросла среди них и никогда не видела других коров. Когда Эдита повзрослеет, какой у нее будет хвост? Прямой или завитком? А как она будет говорить? Мычать или хрюкать?» [242]

Этот мысленный эксперимент противопоставляет разные причины появления специфичных видовых черт: воспитание и происхождение. Дети обычно выбирают происхождение. К четырем годам они утверждают, что у Эдиты будет прямой хвост и она будет говорить «му». А если историю вывернуть наизнанку — сказать, что Эдита от рождения свинья, но воспитывали ее коровы, — дети будут считать, что хвост должен быть завитком и она будет хрюкать.

Рис. 9.2. Если ребенку рассказать, что животное родилось коровой, но воспитывали его свиньи, он предскажет, что по мере роста появятся черты, характерные для коровы, а не для свиньи. Это касается и анатомии (белый, а не розовый), и поведения (мычание, а не хрюканье)

Конкретные животные и характеристики, включенные в историю, не имеют значения. Четырехлетние дети считают, что кенгуру, воспитанное среди коз, будет хорошо прыгать, а не лазать по горам, воспитанный лошадьми тигр будет полосатым, а не одноцветным, а кролик, которого вырастили обезьяны, будет любить морковку, а не бананы. Четырехлетние дети даже призна ю т, что из лимонного семечка, посаженного в апельсиновому саду, вырастет лимон, а не апельсин. Это впечатляет, учитывая, что дети в этом возрасте даже не считают растения живыми.

Исследователи проводили [243]такие эксперименты с бразильскими, израильскими детьми, с детьми майя в Мексике, народности везо на Мадагаскаре и меномини в штате Висконсин. Все дети считали, что «усыновленные» животные, когда повзрослеют, будут иметь черты биологических, а не приемных родителей. Эссенциалистские убеждения о росте, таким образом, представляются универсальными. Эти взгляды настолько повсеместны, что появляются даже там, где эссенциалистский анализ явно неуместен.

Один из таких контекстов — социология [244]. Такие категории, как раса, национальность, профессия, религия и социально-экономическое положение, мало связаны с биологией или вообще с ней не связаны. Тем не менее многие применяют эссенциализм и здесь, рассматривая эти черты как стабильные, дискретные, единые и дающие информацию о психологии. Этой ошибке подвержены и дети. Они считают, что представители разных социальных категорий отличаются друг от друга не меньше, чем представители разных видов.

Если семилетнего ребенка попросить оценить сходство между членами разных общественных групп — например, арабами и евреями или богатыми и бедными, — они видят между ними лишь немного большее сходство, чем между разными животными. Они утверждают, в частности, что богатые отличаются от бедных предпочтениями, внешним видом, поведением и физиологией так же, как по тем же характеристикам слоны отличаются от львов. Это значит, что дети относятся к социальным категориям так же, как к биологическим, и наделяют их членов разным врожденным потенциалом.

Другой контекст, в котором эссенциалистские представления о росте применяются неуместно, это пересадка органов. Как и целым организмам, органам приписывают сущность — сущность донора [245]. В качестве иллюстрации представьте себе следующий сценарий. Врач обнаружил у вас порок сердца и пришел к выводу, что без пересадки неизбежны тяжелые последствия для здоровья. К сожалению, список доноров невелик и доступно только сердце серийного убийцы. Вы примете сердце убийцы? А как насчет сердца шизофреника? А сердца свиньи?

Большинство людей не горят желанием принимать сердце любого из этих доноров, поскольку наделяют орган сущностью прежнего хозяина. Если попросить представить, как после операции изменится личность и поведение реципиента, большинство скажут, что их черты претерпят значительные изменения и станут похожи на соответствующие черты донора. Такое восприятие не ограничивается трансплантацией сердца. Переливание крови и генная терапия тоже воспринимаются как вмешательства, способные изменить поведение. Женщина средних лет, получившая сердце и легкие от восемнадцатилетнего юноши, любившего пиво и мотоциклы, даже написала мемуары о том, как ее личность и интересы постепенно начали совпадать с его. Она назвала книгу довольно метко: «Перемена чувств» [246].