Кэл Ньюпорт - Цифровой минимализм. Фокус и осознанность в шумном мире

Чтобы рассмотреть некоторые из подобных приемов на практике, давайте вернемся к первому ходу в матче чемпионата 2007 года, описанному выше. Прямо перед тем, как игроки начали считать до трех, Мозг сказал: «Let’s roll» [27]. Это кажется безобидным, но, как отметили комментаторы, фраза «подсознательно стимулирует» соперника выбрать камень (прямое значение английского слова roll — «катиться», что наводит на мысль о камнях). Заронив семя, которое должно склонить оппонента к символу «камень», Мозг разыгрывает бумагу. Действующая на подсознание стратегия, однако, обернулась против создателя. Земляная Акула заметил ее, разгадал, что задумал Мозг, и сыграл ножницы, побив бумагу Мозга и заработав очко.

Понимание чемпионатов по игре в «камень-ножницы-бумагу» имеет значение для нашей темы, так как стратегии, используемые игроками, демонстрируют фундаментальный дар, присущий всем людям на Земле, — способность реализовывать сложное социальное мышление. Для того чтобы применить эту способность в узких рамках сражения в КНБ, необходима специфическая игровая практика, но, как я буду описывать ниже, большинство людей даже не осознают, в какой степени они проявляют похожие чудеса «социальной навигации» и чтения мыслей во время своих обычных ежедневных взаимодействий. Наш мозг во многих отношениях можно рассматривать как искусный социальный компьютер.

Из этого факта естественным образом вытекает следующий вывод: нам следует с величайшей осторожностью обращаться с любым приложением, ставящим под угрозу способы нашей связи и общения друг с другом. Если вмешаться во что-то настолько основополагающее для успеха нашего вида, то велика вероятность создать проблемы.

На следующих страницах я подробно опишу, как в нашем мозге сформировалось стремление к обширным социальным взаимодействиям, а затем рассмотрю серьезные проблемы, возникающие при замене этих взаимодействий на очень привлекательные, но куда менее значимые электронные контакты. В заключение я предложу отчасти радикальную стратегию цифрового минимализма, позволяющую избежать ущерба и одновременно использующую преимущества новых инструментов коммуникации, — стратегию, благодаря которой новые формы взаимодействия смогут поддерживать традиционные.

Представление о том, что люди обладают особой склонностью к взаимодействию и общению, не ново. Еще Аристотель отметил, что «человек по природе своей есть социальное животное» {4} . Однако лишь на удивление недавно (в масштабах протяженности всей человеческой истории) мы обнаружили, до какой биологической степени эта философская интуиция оказалась верной.

Ключевой момент для этого нового понимания наступил в 1997 году, когда исследовательская команда Вашингтонского университета опубликовала несколько статей в престижном Journal of Cognitive Neuroscience («Журнал когнитивной нейронауки») {5} . В тот период ПЭТ-сканеры, изначально разработанные для медицинских целей, мигрировали в нейрологические исследования, предоставив ученым революционную возможность наблюдать за активностью мозга. Команда из Вашингтонского университета изучила коллекцию этих новых изображений, стремясь ответить на простой вопрос: «Существуют ли такие области мозга, которые задействованы при любом виде мозговой деятельности?»

Как психолог Мэттью Либерман подытожил в своей книге Social [28], результаты этого исходного анализа были «разочаровывающими». Они демонстрировали, что «во время всех тестов активность возрастает только у нескольких областей, и они не очень интересные» {6} . Но к тому времени команда еще не закончила своего исследования. После провала идеи найти области, участвующие в самой разнообразной деятельности, ученые задали противоположный вопрос: «Есть ли в головном мозге участок, активный даже тогда, когда человек не выполняет никакого задания?» Это необычный вопрос, замечает Либерман, и он привел к знаменательному открытию: команда обнаружила, что существует особая сеть участков мозга, которые активны, даже когда мы не решаем никаких когнитивных задач, и которые, напротив, перестают проявлять активность, когда мы фокусируем внимание на какой-либо деятельности {7} .

Из-за того что почти любая задача вызывает деактивацию этой сети, исследователи изначально назвали ее «сетью, деактивируемой выполнением задания». Труднопроизносимое название со временем трансформировалось до «сеть пассивного режима».

Сперва ученые не имели понятия, что делает эта сеть. Существовал длинный список задач, которые ее выключали (так что было хорошо известно, чего она не делает), но почти отсутствовали достоверные свидетельства о ее истинном предназначении. Однако, даже не обладая «железобетонными» фактами, ученые начали развивать интуитивные представления, базирующиеся на их собственном опыте. Одним из таких мыслителей-первопроходцев был наш гид по этому исследованию Мэттью Либерман — теперь он становится активным героем нашего повествования.

Как вспоминает Либерман, изображения сети пассивного режима обычно получали, попросив испытуемого в ПЭТ-сканере сделать перерыв в той повторяющейся деятельности, которую предполагал эксперимент. Поскольку испытуемый ничем конкретным не занимался, можно было легко предположить, что сеть пассивного режима проявляется в те моменты, когда мы ни о чем не думаем. Однако после небольшой рефлексии становится очевидно, что наш мозг едва ли вообще когда-нибудь ни о чем не думает. Даже без определенной задачи его активность остается высокой, мысли и идеи кружатся в бесконечном галдящем хороводе. Либерман осознал, что этот активный фоновый шум склоняется к фокусу на небольшом количестве целей: это мысли о «других людях, о себе или о том и другом сразу» {8} . Иными словами, сеть пассивного режима, видимо, связана с социальным восприятием .

Разумеется, как только ученые поняли, что именно надо искать, они обнаружили, что области мозга, определяемые как сеть пассивного режима, «практически идентичны сетям, активизирующимся во время экспериментов по социальному восприятию» {9} . Иначе говоря, во время простоя наш мозг «по умолчанию» сосредоточен на нашей социальной жизни.

И вот тут исследование Либермана принимает интересный оборот. Когда ученый впервые пришел к заключению, что сеть пассивного режима носит социальный характер, этот вывод его не впечатлил. Либерман, как и другие исследователи в этой области, знал, что для человека естествен сильный интерес к собственной социальной жизни, поэтому не удивительно, что именно об этом мы предпочитаем думать, когда нам скучно. Ученый, однако, продолжал изучать различные аспекты социального восприятия, и его мнение изменилось. «Я начал убеждаться, что сперва понял отношение между этими двумя сетями прямо противоположным образом, — писал он. — И эта реверсивность чрезвычайно важна». Теперь он верил, что «нам интересен социальный мир, потому что мы устроены так, что наша сеть пассивного режима запускается в свободное время » {10} . Иными словами, наш мозг приспособился автоматически практиковать социальное мышление в моменты когнитивного простоя. Именно эта практика вызывает в нас сильную заинтересованность своим социальным миром.