Роберт Фрэнк - Успех и удача [Фактор везения и миф меритократии] [litres]

Или еще пример. Брайан Крэнстон, актер второго плана, был уже немолод, когда продюсер Винс Гиллиган предложил его на главную роль в новом сериале «Во все тяжкие». Опять же, как в случае с Аль Пачино, продюсеры не спешили вкладывать большие деньги в актера, никогда не снимавшегося в главных драматических ролях. Поэтому роль Уолтера Уайта они предложили Джону Кьюсаку. А когда тот отказался, они обратились к Мэтью Бродерику, но и здесь получили отказ. Тогда Гиллиган вновь предложил им кандидатуру Крэнстона, и на этот раз продюсеры, наконец, согласились [126] Breaking Bad: Two Surprising Actors Who Could Have Taken Bryan Cranston’s Role // Hollywood Reporter. July 16, 2012. ‹ http://www.hollywoodreporter.com/news/Breaking-bad-bryan-cranston-walter-white-amc-349840 ›. .

В итоге «Во все тяжкие» стал одним из самых популярных телесериалов всех времен. В немалой степени своим успехом он обязан Крэнстону, понравившемуся зрителям в роли скромного учителя химии, волею обстоятельств ставшего лучшим изготовителем метамфетамина. За пять сезонов сериала Крэнстон получил четыре премии «Эмми» и теперь является одним из наиболее востребованных актеров в своем жанре. Конечно, он – талантливый исполнитель, но есть тысячи талантливых актеров, не попадающих в поле зрения продюсеров. Можно с уверенностью сказать, что Крэнстон не стал бы суперзвездой, если бы роль Уолтера Уайта согласились сыграть Джон Кьюсак или Мэтью Бродерик.

Творческие карьеры становятся яркой иллюстрацией феномена положительной обратной связи, известной как «эффект Матфея». Термин предложен социологом Робертом К. Мертоном и восходит к стиху из Евангелия от Матфея, где сказано: «ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет». Этот термин описывает расходящиеся, словно круги по воде, последствия кажущихся незначительными событий, зачастую глубоко меняющих всю карьеру исследователя [127] Merton R.K. The Matthew Effect in Science // Science. 1968. Vol. 159. No. 3810. P. 56–63. .

Тот же эффект наблюдается в экономике. Ближе к завершению учебы большинство аспирантов-экономистов в США ищут работу, посещая ежегодные заседания Американской экономической ассоциации. В 1971 г., когда я завершал обучение в Беркли (и как будущий PhD прощупывал рынок труда), ее заседания происходили в Новом Орлеане. Когда сумрачным декабрьским утром в Сан-Франциско я поднялся на борт самолета, простуда, начавшаяся у меня накануне, развилась в полномасштабный грипп. Мне явно не везло. На всех собеседованиях я страдал от высокой температуры и почти наверняка производил неблагоприятное впечатление. Я покинул Новый Орлеан в унынии, полагая, что никто в здравом уме не захочет со мной связаться. К моему удивлению, я получил три приглашения. Первое пришло из Корнеллского университета (где меня ждали на кампусе), второе – из Университета штата Висконсин, третье – из малоизвестного вуза на Среднем Западе.

Изучать список я начал с конца: первым делом отправился на Средний Запад. Пригласивший меня институт был не очень известен и делал акцент скорее на преподавании, чем на научных исследованиях. Для экономиста-исследователя, каким я себя видел, он не был идеальным местом работы. Тем не менее, лишенный широкого выбора, я постарался произвести на собеседников наилучшее впечатление. По-видимому, мне это удалось, ибо через считанные дни последовал звонок от институтского начальства. Мне предлагали работу.

Ободренный тем, что не остался вообще за бортом, я отправился в Корнеллский университет и вскоре после собеседования получил второе предложение. Спросив, можно ли дать ответ через десять дней (поскольку мне хотелось съездить еще и в Висконсин), я понял, что медлить нельзя. Предложение сохраняло силу в течение пяти дней, и я сразу же согласился. Экономический факультет в Корнеллском университете был почти так же хорош, как и в Висконсине (где никто не гарантировал мне третьего предложения), так что решение далось без особого труда.

На следующий год на кампусе у меня состоялся любопытный разговор с одним молодым преподавателем. Он имел отношение к моему приему на работу и рассказал, что в тот год экономический факультет расширил набор новых преподавателей на семь человек. Это было больше, чем в любой предыдущий год, причем я был принят седьмым. «Строго по секрету, – добавил коллега, – когда я поддержал твою кандидатуру, один из факультетских боссов швырнул в меня кусочком мела». (Вспыльчивый человек, он, вероятно, благоволил другому кандидату.) Короче говоря, меня утвердили чудом – а это значит, что в Висконсине я почти наверняка потерпел бы фиаско.

В итоге скажу: мне повезло. Если бы не исключительное, невероятное стечение обстоятельств, то моя карьера ограничилась бы преподаванием в малоизвестном институте на Среднем Западе. Как оказалось, туда на работу устроился мой бывший однокашник. Много лет мы перезванивались, ему просто хотелось с кем-то поговорить. Он то сетовал на отсутствие общих научных интересов с коллегами, то пересказывал дискуссии с особо одаренными студентами по поводу их курсовых работ. Однако серьезных творческих стимулов в этой среде он для себя не находил: исследовательской работы на факультете почти не велось. Если бы я попал в это болото, то отлично бы вписался. По натуре я ленив, работу склонен откладывать, и если бы с меня много не требовали, то я бы этим и удовлетворился. Однако я, по счастью, попал в Корнеллский университет, академическая среда которого оказалась для меня невероятно благотворной.

То, что я закрепился в Корнелле как штатный сотрудник, было еще менее вероятным, чем мое там появление. На второй год преподавания в университете я пережил тяжелый бракоразводный процесс (бывает ли он вообще легким?). Следующие несколько лет мне одному пришлось воспитывать двух младших сыновей, а это означало, что ежедневно я мог находиться на работе не дольше чем до трех часов пополудни. У меня почти не было времени на исследования, и на третий год профессорства я издал лишь одну статью, да и то в соавторстве с коллегой по аспирантуре. Моя научная диссертация не представляла особого интереса, да и в заделе у меня практически ничего серьезного не было.

Эдвард М. Грэмлич, 1939–2007

Фотография: Gerald R.Ford School of Public Policy, University of Michigan.

Доцента с таким послужным списком в прежние времена почти наверняка уволили бы на третий год работы. Однако к тому моменту порядки стали чуть либеральнее – и поскольку я неплохо управлялся с аудиторией и не стоил больших денег, факультет продлил мой контракт еще на три года. Однако по истечении этого срока мои шансы закрепиться в штате были, мягко говоря, весьма проблематичными.